94НН03 С006Щ3НN3 П0К4ЗЫ8437, К4КN3 У9N8N73ЛЬНЫ3 83ЩN М0Ж37 93Л47Ь Н4Ш Р4ЗУМ
Название: Повесть о Доме Скал
Фэндом: Отблески Этерны
Категория: Джен
Рейтинг: PG-13
Размер: Макси
Жанр: АУ
Статус: В процессе
Дисклеймер: Прав не имею, выгоды не извлекаю
Аннотация: Ричард бросился на Катарину с кинжалом - но не убил. Что будет дальше, при условии, что дело происходит в альтернативной окделлоцентричной Кэртиане, где у литтэнов есть головы, а у восстания Эгмонта - причины? Люди Чести всегда бегут в Агарис...
читать дальше
Жуанвиль рассказывал размеренно и веско, будто не слова, а камни ронял.
- Это было вскоре, как Ракан Айнсмеллера цивильным комендантом назначил. Дело к ужину, вдруг вбегает с улицы мальчишка и вопит, что наш герцог – а он не наш, он надорский! – с цивильниками сцепился, со взводом за раз. А у нас как раз виконт Мевен с тогдашним графом Рокслеем были.
«Тогдашний»? Генри пристрелил Давенпорт, значит, речь идет о Джеймсе, погибшем в Доре.
- И все, кто были – и граф, и виконт, и гимнеты – вскочили и побежали господина герцога спасать.
- И вы?
- И я – интересно же. Оказалось, там капитан цивильной стражи к Гарри Корту пристал – его заколоченный дом вниз по улице с вывеской «Морисские благовония», он зимой в Марипоз уехал. Если б цивильник товар требовал или денег, Гарри бы все отдал, не дурак. Но тот полез к его дочери, которая в лавке помогала: благородным дамам про притирания рассказывала. Сказал, если девчонка с ним не пойдет, он Айнсмеллеру скажет, что они пособники Олларов, и тогда их всех повесят.
- И ему поверили? – презрительно спросила Арлетта.
- Айнсмеллер, госпожа графиня, выродок был, уж простите, но по-другому не скажешь. Вешать любил, как пропойцы вино любят: не разбирая. Так что капитану поверили, но в лавке еще и жених дочкин в это время был, и он, жених, не стерпел и капитана кулаком приголубил. Цивильники парня скрутили и решили прям на воротах повесить за то, что господину офицеру нос расквасил. Невеста капитану в ноги, жених с петлей на шее чуть ли не к восстанию призывает, идиот, кто ж такие дела так делает, и тут едет мимо герцог Окделл с парочкой «черных» и слугой в ливрее при оружии. Надорцев, получается, то ли трое, то ли четверо, если слугу считать, но двое из них ветераны, которым все эти цивильники на один зуб.
- И Окделл осудил беззаконие? – предположила Арлетта. Что-что, а красивые позы в семействе «святого» Алана всегда любили.
- Он к милосердию призвал, - вздохнул Жуанвиль. – Капитану бы отступиться, а потом вернуться по-тихому, но он уже, видать, в раж вошел. А может, был вроде Вешателя – жена Корта потом говорила, он нарочно к их дочке при женихе полез. Не столько девчонку хотел, сколько покуражиться. Так что господин виконт с господином графом прибежали аккурат тогда, когда беседующим секунданты понадобились.
- Дрались до первой крови?
- До смерти. Капитан предложил, а Окделл согласился. Встали в позицию, а потом… Никто поначалу понять не мог, чего это герцог хочет, только он противника вдоль улицы погнал. Вот так и шли: впереди капитан пятится, за ним герцог, за ними секунданты, потом цивильники с надорцами, а потом уж мы, простые зрители. Хорошо, улицы у нас широкие, дворец же рядом, так что всем все видно. И так дошли до конца улицы, где церковь Святой Валерии. И перед самой церковью герцог шпагу у капитана выбил. И граф Рокслей тогда сказал, что он достойный ученик Ворона, а виконт Мевен ответил, что Ворон бы убил.
Мевен был секундантом Ги Ариго на четвертной дуэли, вспомнила Арлетта, он знал, о чем говорил. Подражать эру в мелочах оруженосец научился, а вот главного так и не понял.
- У капитана такое лицо сделалось, – продолжал Жуанвиль, – что мне, в толпе, не по себе стало. А герцог заявил, что если капитан зайдет в церковь, то даже олларианский священник сумеет ему про милосердие рассказать. И если рассказ священника господина капитана не удовлетворит, тогда он, герцог Окделл, скрестит с ним шпагу еще раз и уже действительно до смерти. Вложил шпагу в ножны и повернулся к капитану спиной.
- Глупец.
- А капитан выхватил кинжал и на герцога кинулся, но слуга в ливрее, Джереми, успел из пистолета выстрелить. Убил капитана наповал. Отчаянный парень этот Джереми или стрелок отличный – с его места в герцога было проще попасть, чем в цивильника. Но если бы не он, быть бы герцогу покойником.
- А Окделл?
- Поблагодарил Джереми – я почему имя и запомнил – и сказал Корту, что если вдруг его семью еще обижать будут, так чтоб жаловаться бы не стеснялся, потому что Альдо Ракан несправедливости даже от вернейших своих слуг не потерпит.
То, что Окделл не слишком умен, Арлетта уже не один раз слышала, но к чему об этом рассказывает Жуанвиль?
- А через несколько дней герцог Окделл был ранен на дуэли герцогом Приддом, и, если говорившие о том гимнеты правильно понимали суть дела, при очень похожих обстоятельствах.
- Он не ждал удара левой.
- Прежде всего, он не ждал удара, ни от Придда, ни от того капитана. Людям свойственно судить по себе. Герцог Окделл не ждал удара, потому что сам бы его не нанес. Он молод и не желает убивать. И не умеет.
- По-вашему, это плохо? – заинтересовалась Арлетта.
- Что не желает – хорошо, что не умеет – хорошо для его врагов. Так что убить графа Штанцлера герцог Окделл мог – в гневе, защищаясь, да мало ли что еще способно случиться. Но солгать об этом он бы не сумел, а он поклялся, сам, по собственному желанию поклялся, что никого не убил. Его оклеветали.
Нелепый вывод из нелепой истории.
- Какой вам смысл выгораживать Окделла? – спросила Арлетта.
- Простите, госпожа графиня?
- Не притворяйтесь, господин Жуанвиль. Вы едва ли не у стен дворца контрабандой торгуете. Окделл – неблагодарный юнец, но ведь он и при желании не смог бы ничем вам помочь. Тем более, что вы олларианец и Ракан пришелся вам не по нраву, а Окделл пришел с Раканом.
- Оно не так чуток, - возразил Жуанвиль. – Не Окделл пришел с Раканом, а Ракан пришел с Окделлом, Эпинэ и Приддом. Ракана короновал агарисский кардинал за павлинье золото, но не полки Недобитого посадили «анакса» на трон, его свои привели. А другие свои бросили короля и сдали город без боя. Про Ракана не скажу, вблизи не видел, а Айнсмеллер мне очень был не по нраву. Но не по нраву мне были и Авнир, и Колиньяр.
- Вы опять ушли от ответа. Какой вам смысл помогать Окделлу? Или дело в Лоу? С каких пор вы его знаете?
- Со дня святого Фабиана, - с усмешкой сознался трактирщик. – Он-то, конечно, про меня много позже узнал, а вот я его еще тогда запомнил. Не часто Первый маршал от ворот поворот получает.
Причем здесь Росио? Или… он о Рудольфе?
Лоу всегда служили Окделлам, не Рокслеям, вассалами которых считались, а Окделлам. На любом портрете Дома Скал за плечом Повелителя – Ястреб из Лоу. Ястребом Эгмонта должен был стать Эдвард, но как раз тогда Окделла выставили из армии «лечить раны» с запретом покидать свои владения, где он и просидел мятеж Борна. И на площади Фабиана никто из Людей Чести Лоу не назвал, а когда Рудольф пожалел однокорытника сына, получил отказ. Надорец предпочел вернуться в Надор и принести присягу опальному герцогу.
Жуанвиль – контрабандист, а Лоу, по мнению Инголса, связан с разбойниками. Как просто!
- О надорских контрабандистах легенды ходят, - вздохнула Арлетта.
А о причинах невозможности их искоренения надорский губернатор в столицу трактаты шлет, на выдержках из которых Гектор учит своих помощников вежливо к кошкам посылать.
- Четыре границы, - пожал плечами Жуанвиль, - двойные налоги, семейные традиции.
- И все равно я вас не понимаю. Едва ли он сможет вернуться в Талиг.
Жуанвиль неожиданно улыбнулся:
- Госпожа графиня, вы верите, что я сумел бы придумать причину, которую бы вы сочли настоящей?
- Верю.
- Но я не буду лгать и выдумывать причины. Помните, я говорил, что однажды с графом Арно разговаривал?
- Да. После вашего ранения.
- Вот. А ранению тому одна встреча предшествовала… важная. Я ведь, госпожа графиня, наивным и доверчивым отродясь не был, но перед вербовщиком уши развесил, как щенок. А когда понял, что к чему, поздно было. Не мое это дело оказалось совершенно, но армия – не подружка, которую можно бросить, потому что разонравилась. Я привык понемногу, через два года даже сержантом стал, но победы над дриксами ждал, как никто. А в тот день я по поручению своего капитана ездил и как раз в полк возвращался. Решил через ельник дорогу срезать, виднелась там тропка в нужную мне сторону, и увидел в лесу, чуть в стороне от тропы, на берегу пруда, женщину в серо-черной надорской шали. Мне интересно стало, и я к ней подъехал. Она из Надор была, светлоглазая русокосая северянка лет сорока, наверное. Уронила в пруд мужний браслет, а достать не могла. Мне ее жалко стало, но показать ей этого не хотелось. Чтобы я, сержант Жуанвиль, в холодную воду полез, потому что крестьянку пожалел! И ладно бы молоденькую, чтоб расцеловать потом за труды, а тут старуха почти – как мне в ту пору казалось. Да вы что! Над надоркой я посмеялся старательно, а затем сделал вид, будто искупаться захотел. Привязал Пройдоху, разделся, нырнул. А вода в пруду чище слезы была, солнце лучами до самого дна доставало.
- Мне представлялось, лесной пруд должен быть в тени? - уточнила Арлетта, вовсе не желаю поймать рассказчика на стремлении приукрасить повествование.
Жуанвиль покачал головой:
- Как сейчас помню: и пруд, и лес солнцем залиты. Может, дело было к полудню, может, елки там росли такие странные. Если и была тень – у того камня, на котором женщина сидела, и то, скорее, так от шали ее зимней казалось.
- Вы нашли браслет?
- В первый же миг увидел. Грубый, тяжелый, серебряный, старинный, должно быть. Но я еще в пруду побултыхался, чтобы намерения свои получше скрыть. Потом достал браслет, еще чуток посмеялся, что у каторжников поди-ка колодки на ногах легче, и лишь после этого ей отдал. А она сказала, что как я ей помог, так она мне поможет. И было сражение при Лауссхен, и Первый маршал Алваро Алва с нашим полком в атаку пошел, и я в пылу боя рядом с ним оказался. А Пройдоха вдруг в сторону дернулся, да так, что я чуть из седла не полетел, и в тот же миг будто дубинкой в бок ударили, и потемнело все. - Жуанвиль перевел дух, одним глотком осушил недопитый Арлеттой бокал вина. - Вы простите, госпожа графиня, я ваши мысли узнать не чаю, да и не верю в подобную чепуху.
- Что было дальше?
- А что было дальше, я только через два дня узнал. Пройдоха меня, бесчувственного, из боя вынес. А перед тем он же вынес меня под пулю, предназначенную Первому маршалу.
- За спасение жизни Первого маршала положен орден и дворянство, если у спасителя такового нет, - припомнила Арлетта.
- Соберано счел, что его жизнь спасла дурная лошадь, - усмехнулся Жуанвиль, - а зачем дворянство мерину, если он все равно никому его передать не сможет? Так что мне выдали четыре тысячи таллов, дабы я о спасителе Первого маршала должным образом заботился. Господин генерал как раз затем в лекарский обоз приходил, что обещал оказать протекцию и проследить, чтобы при следующем подвиге я обязательно был произведен в теньенты и дворянином стал – всё, как положено.
Арлетта кивнула. Похоже на Арно, шутки соберано Алваро он понимал не всегда.
- Я предпочел взять деньги и вернуться в Олларию. Дождался, пока рана заживет – а заросло все за месяц день в день, лекари только руками развели – и отправился домой на спасителе соберано верхом, хотя далеко не сразу решился на такое кощунство. Здесь купил трактир на бойком месте, женился и зажил счастливо.
- Но назвали вы трактир «Озерной девой», а не «Прудовой».
- Прудовые только лягушки бывают, - улыбнулся Жуанвиль. - Но урок Элли Тишь я на всю жизнь запомнил.
- Элли Тишь?!
- Так та женщина назвалась, а как по-настоящему зовут – кто ведает? Аби сказала, в соборе Горика святая Элисон точь-в-точь такой нарисована, только с ястребом. У нас-то в храмах ее везде старухой рисуют, я специально всю Олларию обошел, посмотрел. А я ведь рисовальщику для вывески и объяснить толком не мог, чего хочу, а он все как надо изобразил – разве ж не знак? «Как ты мне помог, так и я тебе помогу». Я браслет ей вернул вроде бы как случайно и ненамеренно, а она коня моего толкнула так, что я чужую пулю получил и через то жизнь свою устроил. Все-таки то, как помогаешь, тоже важно, и желание помочь – не то желание, которого надо стыдиться. Так что я не буду придумывать оправдания для желания помочь человеку, которого ложно обвиняют. А Ричарда Окделла, госпожа графиня, в убийстве графа Штанцлера обвиняют ложно.
- Я учту ваше мнение.
Разумеется, человек, спасший соберано Алваро, может без опаски торговать агарийским вином у стен дворца. И за Окделла он тоже может вступиться без опаски: Алва – не Окделлы, долги помнят и отдают. Не понятно только, зачем Жуанвиль это делает, рассказ про какую-то Тишь – опять Тишь! – тут ни причем. И уж тем более ни причем рассветная заступница паломников и контрабандистов, святая-с-ястребом.
Кстати!
- Скажите, господин Жуанвиль, вам доводилось слышать о Лесном брате?
- Кто ж о вожаке «перепелятников» не слышал!
- Вот, значит, как они себя называют. – Разбойники-ястребы. Многозначительно! – А птицу покрупнее выбрать постеснялись?
- Перепелятники из всех птиц в Надоре самыми отчаянными слывут, - объяснил Жуанвиль. – Особенно когда гнездо защищают. Да я вот вам про Дориту рассказывал!
Неужели Инголс прав?
- Господин Жуанвиль, а как бы вы отнеслись к истории о бароне, возглавляющем шайку разбойников?
Трактирщик пожал плечами:
-Я так думаю, тут все от сочинителя зависит. Вот «Ястреб и роза» у Дидериха очень даже ничего.
Арлетта кивнула. Лучше и не скажешь. Судя по всему, барон Лоу оказался на вкус герцога Окделла лучшим рассказчиком, нежели граф Штанцлер. Но еще не известно, сумеет ли Ястреб перепеть Уэйда: Ро считает того ызаргом, а у некоторых ызаргов, по бытующим в Варасте поверьям, изумительные голоса.
UPD 17.11 читать дальше
По мнению Алвы (в пересказе Манрика со слов Дорака) неожиданность бывает двух видов: когда еще не ждут и когда уже не ждут. К вечеру второго дня в Мон-Нуар Колин от Окделла подобного вопроса уже не ждал, и потому Лоу ответил первым:
- Гальтару станет видно послезавтра. Самая удобная для нас дорога проходит в стороне от города, но, если вы хотите там побывать, господин Уэйд наверняка согласится изменить маршрут.
- Соглашусь, - подтвердил Колин. А что еще ему оставалось?
К счастью, для землетрясения в Старой Эпинэ нашлось простое и разумное объяснение – землетрясение в Мон-Нуар. Окрестные жители с ужасом вспоминали тот день, но Колина их путанные рассказы только успокоили. Скалам, вопреки девизу Окделлов, свойственно время от времени сотрясаться, и чем сильнее сотрясение, тем дальше расходятся его отзвуки. А что нынешняя «пляска гор» пришлась на Полуденное бдение, так в жизни еще и не такие совпадения бывают.
Но это сейчас всё просто и понятно, а в тот момент Колин готов был поверить и в кару Создателя, и в происки Врага, таким явственным было ощущение бездны под ногами. Как они с того злосчастного луга удирали! Но когда на привале мальчишка-теньент спросил герцога, что думает монсеньор о смысле грозного знамения, бледный в прозелень Окделл (он во время землетрясения головой обо что-то приложился, да так, что нашли его без сознания и долго не могли привести в чувства) сердито посоветовал не городить ерунды, после чего подробно рассказал о подземных пустотах и затухающих по мере удаления от очага колебаниях. Потомок Лита оказался еще и матерьялистом, и как он это в одной голове с «хранящей эориев Кэртианой» совмещал, Леворукий знает. Одно хорошо: несмотря на загадочную скачку с грозой и пугающее – чего уж там! – землетрясение, солдаты на Повелителя Скал косились исключительно с надеждой и гордостью, заставляя Колина подозревать, что и эсператизм, и олларианство были у большинства надорцев с изрядным абвениатским душком.
Впрочем, в первую очередь Колина отнюдь не Окделл волновал. Белла переживала из-за заканчивающихся у Лоу лекарств, а на его взгляд барон за последние дни наоборот стал выглядеть здоровее. Проще всего объяснить это успешным преодолением самой опасной части пути, но, как назло, выглядел Лоу не как человек, у которого гора с плеч свалилась, а как человек, что-то замышляющий. Вот и сейчас: в последней деревне для него повозку взяли, благо, Старая Императорская дорога куда ровнее новых королевских, и устроился барон в ней со скучающим видом наршада во время парадного выезда, а не почти калеки, которого везут в Святой город на манер багажа. Надежду, что в Агарисе Ястреба вылечат – вылечили же их кудесники Эпинэ! – Колин гнал, чтоб не пришлось потом разочаровываться.
- Так вы хотите увидеть Гальтару? – спросил Колин, мысленно прикидывая, стоит ли делать крюк всем полком или просто выделить Окделлу охрану. Разделять силы не хотелось, выпускать герцога из виду не хотелось, приближаться к брошенной столице категорически не хотелось, Старой Барсины хватило, но и убедительного повода отказать не было. Лоу что-то задумал или тоже матерьялист?
- Нет, – как ножом отрезал Окделл. – Гальтара - наследство Раканов, а Раканов больше нет.
- Без Раканов нет Талигойи, - небрежно заметил барон.
- Есть Четверо. Не Раканы создали Золотую анаксию, а четыре Великих Дома.
Историю о четырех анаксиях, объединившихся в Золотую, Колин слышал. Но из того, чем ныне владели Повелители, на анаксию тянула только Кэналлоа, а она и в Талиг-то входила на особых условиях.
- Вы хотите повторить объединение Великих Домов? – уточнил Лоу, наверняка подумавший о том же.
- Да. Придд мерзавец, но у него есть братья. Любой из них будет достойным… более достойным Повелителем Волн.
- А Эпинэ? – спросил Колин, кстати вспомнивший речи Карваля о «великой и независимой».
- Он согласится.
Иноходец, может, и согласится, да только станут ли его спрашивать? Но Окделл этого, как и следовало ожидать, не понимал.
- А Алва? – спросил барон.
- У него есть сын, принц Карл.
Вообще-то, уже король – разумеется, если принцесса Георгия признала в сыне королевы племянника. Лоу на подобные мелочи отвлекаться не стал:
- Пусть так. Но нигде не говорится о том, как были избранны Раканы. Или вы планируете отдать трон «самому достойному»?
- Трон займет хозяин Круга, - твердо ответил Окделл. И великодушно добавил: – А на следующем Великом Изломе трон перейдет Дому Волн.
- Дому Скал придется долго ждать своей очереди, - пряча улыбку, заметил Колин. Уж очень эта идея напоминала планы Альдо Первого насчет четырех рот гимнетов с переходящей по временам года должностью полковника. Что-что, а развести бардак анакс умел.
А ведь именно Ракан, наверняка, является для Повелителя Скал примером для подражания. Жаль, не Алва – Кэналлоа процветает.
- Нельзя думать только о себе, - назидательно изрек Окделл.
- Можно, - неожиданно возразил Лоу.
Решил-таки начать воспитывать? Опоздал лет на десять.
- Я не Придд и не Штанцлер! – возмутился юнец.
- Они добились своего, а вам приходится бежать, - спокойно парировал барон.
- Я вернусь.
- А они тем временем достигнут еще большего.
- Нет!
- Нет? Почему?
Герцог нахмурился, подбирая слова:
- Штанцлера уже все раскусили. Собственная дочь его бросила, Робер видит его насквозь, и Алва его убить хотел. Раскусят и Придда. Нельзя обманывать всех все время. Прошу прощения, меня зовет капитан Тондер.
Свежеиспеченный капитан (не дело офицеру для особых поручений в теньентах ходить) и впрямь махал рукой и, когда Окделл подъехал, немедля завел какой-то разговор. Так что причину мальчишка не выдумал, но за повод оборвать разговор явно уцепился.
- Он от вас сбежал, - констатировал Колин.
- Вернется.
- Вы не научите Окделла думать лишь о себе. Это как пса учить мяукать.
- Даже пытаться не буду.
И понимай, как хочешь.
Сбегать вслед за Окделлом было неловко.
- Не знал, что у Штанцлера есть дочь, - заметил Колин ради поддержания разговора.
Лоу посмотрел на правящего повозкой Бишопа. Беспокоится за тайны бывшего союзника? И все равно намерен рассказать.
- Господин сержант глухой, - заверил Колин. – Глухой, немой и беспамятный.
Лоу поморщился.
- Судя по тому, что Ричард с Арабеллой подслушали, граф Ариго носил рога.
Колин присвистнул:
- Королева?! Нет, быть такого не может. Она с братьями на одно лицо.
- Со всеми братьями?
Колин попытался представить Жермона Ариго без усов и лет на десять моложе.
- Кажется, самый старший на младших не похож. Но я их отца не видел.
- Он давно умер. Но на его сестру, Жозефину Эпинэ, похож как раз Жермон.
- И кто об этом знает?
- Я знаю о шестерых. Не считая глухих.
Королева, Штанцлер, Лоу, Окделл, он сам и Белла! Входит ли в число «глухих» Карваль? Счастье, что он не решился отправить сестру назад к тетке. И напрасно он до сих пор ее хорошенько не расспросил. Не хотел лишний раз про трактир вспоминать, а там, оказывается, такие новости.
В Бишопе он уверен, но все равно еще раз о клятве напомнит.
Колин потряс головой. Катарина Ариго – не Ариго. Значит, самый преданный ее защитник никакой ей не брат. Но при характере Иноходца…
- Если правда выплывет, Эпинэ «сестру» только сильнее жалеть будет.
- Смотря какую часть правды узнает. Судя по тому же разговору, ради того, чтобы дочь стала королевой, любящие родители отравили Магдалу Эпинэ.
Леворукий и все его кошки! Окделл о смерти герцогини Эпинэ уже упоминал, но Колин тогда решил, что это старые слухи об отравлении первой невесты короля кардиналом.
- Королева любит повторять, что она Ариго, она леопард, - вспомнил он.
- «Я росток дуба, пробившийся сквозь серый камень» будет звучать и впрямь не столь удачно.
- Вдобавок, доказательства происхождения Штанцлера от пропавшего сына казненного Гонта весьма шаткие. Катарина упоминала это в разговоре с дамами, - пояснил Колин.
- Странно с ее стороны заострять на этом внимание, - заметил барон.
- Если Штанцлер действительно ее отец, - уточнил Колин. – Может, Ричард что-то не так понял?
- Они с Арабеллой подслушивали под разными дверьми и дружно сделали один и тот же вывод. К тому же, это объясняет изгнание из дома Жермона Ариго, непохожего на братьев и сестру. И Штанцлер был очень дружен с графиней Каролиной – еще с тех пор, когда она фрейлиной была. Он и с Карлом Борном через сестру сошелся. В роли тайного возлюбленного я его, если честно, не представляю, но графиня могла любить свою любовь. Матушка ее величества вообще любила драму. У них с герцогиней Мирабеллой диалоги бывали исключительные: Веннен против Эсператии. «Изведав страсти нежный яд, канули прелюбодеи в огнь Заката и лед Полуночи. Орстон.»
- Мэратон. Графиня Ариго могла быть верной женой, а Штанцлер мог попросту лгать ее детям – и про смерть герцогини Эпинэ в том числе.
- Магдалу действительно отравили, - разом помрачнев, сообщил Лоу. – Морисский и нухутский лекари, не зная друг о друге, назвали один и тот же яд. Среди слуг предателя так и не нашли. У Сильвестра хватало ловких убийц, но что, если это не Сильвестр?
- Это будет сложно доказать, - заметил Колин.
- Некоторым хватит даже тени подозрения, - убежденно ответил Лоу.
Например, старшему Савиньяку, у него и так к племяннице Карла Борна душа не лежит.
- Вы хотите шантажировать королеву?
- Я знаю, что ее шантажирует Штанцлер.
- Отравлением герцогини Эпинэ?
- Да.
То есть Лоу думает, что знает причины поступков королевы.
Королевы-матери, Леворукий и все его кошки! Кем бы Катарина ни была, Олларам от нее уже не избавиться.
Один мудрец сказал, что знание – сила, а другой, что знание – свет. Но подобное знание – факел на пороховом складе: чуть не углядишь, и осветит так, что мало никому не покажется.
- Герцогу Окделлу не стоит рассказывать о подобном всем подряд.
Барон кивнул:
- Я надеюсь, вы поможете мне его в этом убедить.
Подумать только, какое доверие!
А в Олларии сейчас, поди-ка, весело. Особенно, в свете приезда графини Савиньяк.
- Я бы поставил на королеву, - подумав, сообщил Колин.
- Штанцлер – гусь, - напомнил Лоу, - у него талант выходить сухим из воды врожденный. Уйти от Ворона живым – редкое достижение.
- Помяните мое слово: от бедной беззащитной Катари не уйдет.
Колин не сомневался в победе Катарины Оллар, но сумеет ли вдовствующая королева-мать выйти из этой истории, не запачкав туфелек?
Удачно, что он не стал с нею связываться. А вот Карвалю придется побегать!
Так ему и надо.
- И все же, Лоу, как вас угораздило связаться со Штанцлером? – задал Колин давно занимавший его вопрос. – То, что этот «гусь» редкостный мерзавец, для вас, в отличие от Окделла, сюрпризом не стало.
Лоу вздохнул, уселся поудобнее.
- Скажем так, бывают ситуации, когда нужны любые союзники. Совсем любые. Со Штанцлером много неясного, и подслушанный разговор далеко не все проясняет. Но и с Приддами неясного много. Я знаю, почему поднял восстание Эгмонт, знаю, почему его поддержали Килеан и Эпинэ. Думал, что знаю, что случилось с Карлом Борном. Но я не знаю ни чего хотел Вальтер Придд, ни чего хотели от Вальтера Придда.
- Вы о его смерти?
- Да. Возвращаясь к вашему вопросу, Штанцлер сразу казался мерзавцем, но казалось, что он наш мерзавец. Разумеется, жизнь показывает, что обычно все мерзавцы – свои собственные, но возможность быть разборчивым есть не всегда.
«Наш мерзавец», значит.
- Вы откровенны, господин барон. Надеюсь, это значит, что вы честны.
Лоу пожал плечами, разглядывая волнистую линию Северного хребта, за которым скрывалась Гальтара. Но Лоу вообще редко смотрел собеседнику в глаза, вероятно, понимая, что мало кому такой взгляд понравится – слишком тяжелый и слишком внимательный.
- Что было, то было. Память у меня хорошая и однажды совершенных ошибок я стараюсь не повторять. Прошлый раз я вас недооценил. Вполне возможно, сейчас я вас переоцениваю, но, согласитесь, у меня есть причины считать вас своим и не считать вас мерзавцем.
- Надо полагать, подобные основания были и в отношении графа Штанцлера.
- Эр Август был приближенным королевы Алисы. Для старшего Эпинэ это было лучшей рекомендацией.
- А я надорец. Но надорцев много, тот же Манрик, к примеру.
- Неудачный пример: граф Манрик предпочитает быть южанином. Но «дриксенских гусей» в Талиге и впрямь немало.
- Но Люди Чести приняли только одного.
Лоу вздохнул.
- Борны.
- Простите?
- Карла Борна казнили не за мятеж против короля, а за убийство Арно Савиньяка. Будь дело только в мятеже, три Великих Дома – давно не три провинции, но им было, что предложить Сильвестру, жизнь бы всяко выторговали. Но за графа Арно Анри-Гийом требовал разорвать убийцу на клочки, а потом сварить заживо – редчайший случай, когда они с Ноймариненом полностью сошлись во мнении. Эгмонт обоих не особо знал, но эр Морис был дружен с обоими, так что Надор промолчал – за исключением Манрика, разумеется. А всё, чего смог добиться Придд в одиночку, это заменить четвертование на отсечение головы – не без помощи Алвы, вдруг заявившего, что убийца свое в Закате получит.
Колин с трудом удержался от смешка: а потом Придд бросил Эпинэ и Окделла на растерзание Алве. «Нас четверо, всегда четверо» - так, кажется, «нынешний» Окделл говорит.
- Вместе с Карлом Борном должны были казнить еще семерых, включая двух его братьев. Вот тут-то Штанцлер и помог. Высокий Совет ничего не решает, разве что «нижайше просит» иногда, но оглашенное на Высоком Совете становится законом. Зачитывая приговор, ликтор «перепутал» несколько слов. Сразу этого никто не заметил. А когда Сильвестр явился в Багерлее лично исповедовать смертников, спасенные уже сутки гнали лошадей в Агарис. Говорят, Карл Борн на эшафоте улыбался.
- А я помог вам добраться до Мон-Нуар, - вернул разговор к интересной для него теме Колин. – Я понимаю ваше нежелание повторять былые ошибки и понимаю, что пример графа Штанцлера в высшей степени поучителен, но уверен, что нам обоим, а так же герцогу Окделлу, будет гораздо проще, если мы не станем осложнять друг другу жизнь избыточными… предосторожностями.
Вот теперь Лоу смотрел на Колина в упор, благо, ему следить за дорогой нужды не было. Но у некоторых людей прямой взгляд ничего не значит. Ястреб торговался с королями в те времена, когда он сам даже взводом не командовал.
Когда барон заговорил, было видно, что он подбирает слова.
- Я ценю вашу прямоту, но и я был честен, говоря, что итог нашей прошлой встречи для меня… приемлем. В тот раз вы поступили как надорец вопреки своей выгоде. А сейчас быть надорцем для вас выгодно.
- Но мы уже выяснили, что выгодой я руководствуюсь не всегда.
- Я могу поклясться честью, но, не обессудьте, мне заранее тошно от того, чем в ответ поклянетесь вы.
Догадался или разузнал? Ладно, не важно.
- Меньше верьте Дидериху, - сухо произнес Колин. – Мы можем поклясться друг другу Великой Талигойей.
- Не люблю клятвы, за нарушение которых неизвестно, что будет, - усмехнулся Лоу. – Можно поклясться верой в Создателя нашего, ведь вы тоже эсператист.
- Очень надежно – по дороге в Агарис, где от таких клятв освобождают оптом и в розницу по божеской цене, - съязвил Колин.
- Это значит, что ни один из нас не сможет нарушить клятву прежде, чем доберется до Агариса, - серьезно заметил барон, – от клятв брату во Ожидании заочно не освобождают. А от семикратной клятвы освобождает только Эсперадор, которого еще даже не выбрали.
- А за нарушение ее – пламя закатное?
- Не верите, что я его боюсь?
- Помню, что всегда можно раскаяться и искупить. Создатель милосерден, не так ли?
- Все, сдаюсь! - и Лоу даже руки поднял, но именно в этот миг повозка подпрыгнула на ухабе, и барон опять вцепился в бортик. - Уэйд, то, что вы меня подозреваете, я догадался, простите, что не сразу. Но в чем именно и, главное, почему?
- Нет, я думаю, это вы подозреваете меня в намерении продать герцога Окделла первому встречному, предложившему хорошую цену. У вас есть для этого основания, и я решительно не понимаю, почему вы не желаете этого признать.
- Да с чего вы это взяли?
- Тогда за какими кошками?!
- За какими кошками – что?!
- Вы тащитесь с нами в Агарис!
Несколько мгновений Колину казалось, что сейчас Лоу скажет «А!» и хлопнет себя ладонью по лбу, но на простые человеческие жесты обладатели многотысячелетних родословных, видимо, просто не способны. Вместо этого барон сказал:
- Вы не могли бы позвать герцога Окделла? Продолжение разговора требует его участия.
Ну конечно, без Окделла они неделю ходили вокруг да около, а с ним за минуту обо всем договорятся!
Но договариваться надо – хотя бы до Агариса. При Окделле – так при Окделле.
UPD 25.11 читать дальше
С тем, кому поручить присмотр за Повелителем Скал, Колин попал в яблочко: прямо сейчас Тондер с Окделлом обсуждали случившуюся в этой долине в конце круга Молний битву, и были столь явно довольны друг другом, что даже жаль стало прерывать идиллию.
Заметив Колина, герцог насупился.
- Вас эр Эдвард послал? – подозрительно спросил он, и всякую жалость как рукой сняло.
- У нас с господином бароном возник вопрос, который возможно решить только с вашей помощью.
Окделл вздернул подбородок, извинился перед Тондером и повернул коня к повозке. Надо полагать, он, в точности как Колин, ничего хорошего от предстоящего разговора не ждал, но, как и Колин, успокаивал себя тем, что Ястреб сыну Эгмонта не враг.
Лоу сразил наповал обоих.
- Сейчас, когда всякое промедление грозит смертельной опасностью, я позвал вас, дабы сказать вам твердо и решительно: оставьте меня здесь. Я требую этого, как награды, и молю об этом, как о милости, ибо никогда не прощу себе, если стану помехой на вашем пути. Оставьте меня и езжайте, и таково мое последнее слово.
Добавь барон к своей тираде хотя б щепотку пафоса, и Колин был бы полностью уверен, что он издевается, но тот говорил серьезно и спокойно. Белла предупреждала, что у Лоу бывают внезапные приступы лихорадки, но не походил он сейчас на бредящего, даром, что нес сущий бред.
А реплика, кстати, вполне узнаваема, пусть и переврал ее Ястреб изрядно.
Окделл поперхнулся, откашлялся и отчеканил:
- Вы лишь напрасно тратите силы, пытаясь склонить меня к столь подлому поступку. Я никогда не прощу себе, если брошу друга. Мы завершим этот путь так же, как начали: вместе, и таково мое последнее слово.
И тоже, между прочим, заметно мимо текста. Должно быть, это была какая-то неизвестная Колину редакция пьесы, потому что уж герцог-то знал Дидериха, как никто.
- У вас есть долг, и вы обязаны его исполнить. Жертвовать самым дорогим ради высшей цели – не в этом ли подлинное благородство, не в этом ли истинная Честь?
- У меня нет долга предавать друзей! Наша цель стоит того, чтобы отдать за нее всего себя, но отдавая за нее других, я стану тем, кто достижения ее не достоин. Я тверд, и я не отступлю!
В том, что Лоу развлекается, Колин уже не сомневался. А вот Окделл искренен и совершенно искренне злится. Пора прекращать балаган. Кто там был в «Звезде Севера» голосом разума, граф Гонт?
- Господа, прошу вас оставить этот бесполезный спор. Ваши советы, сударь, бесценны, и потому недальновидно с вашей стороны склонять нашего сюзерена от них отказаться. Государь, ваше благородство мудрее нашего опыта, и если прежде были у меня сомнения в нашей победе, то ныне они развеяны бесследно. Пожмите друг другу руки, и вернемся, наконец-то, к обсуждению дел, воистину требующих внимания.
К концу реплики и барон и герцог смотрели на Колина во все глаза, хотя единственным отступлением от пьесы, которое он себе позволил, была вставка слова «наконец-то».
Окделл смешно нахмурился, а потом заулыбался:
- «Звезда Севера»! А я еще удивлялся, почему у эра Эдварда реплики какие-то не те. А я «Утес Чести» цитировал. Вы проверяли, можно ли перепутать эти сцены?
Две разные пьесы?
- Я тут совершенно ни причем, - поспешно заверил Колин. – Обращение барона к Дидериху стало для меня таким же сюрпризом, как и для вас.
Лоу усмехнулся:
- «Ночная лань».
Три разные пьесы?!
Колин вздохнул:
- Мы с герцогом оба думали, что понимаем вас и друг друга, и не придали значения мелким неточностям. Благодарю за урок, барон.
- Увы, я не планировал такого результата и попался так же, как и вы.
- Тогда зачем? – спросил Окделл. – Эр Эдвард, вы же не думаете, что я мог бы вас бросить? Да я… я бы вас даже слушать не стал!
И это тоже верно, понял Колин. Ему виделось в том, что Лоу не предложил бросить его в каком-нибудь трактире, доказательство, что барон боится оставить герцога с ним, боится от пособника Люра удара в спину. И Колин был абсолютно уверен, что Ястреб предпочтет ударить первым, и, в попытках предугадать удар, только чудом не наделал глупостей. Но если Окделл ни за что не оставил бы Лоу и другим не позволил бы это сделать, то обращаться с подобными просьбами выглядело бы со стороны барона именно так, как выглядело сейчас: диалогом из пьесы, уместным только на подмостках.
А самое обидное, нельзя на самом деле сказать, будто барон их задерживает, а если случится крайний случай, Гобарт и Тондер будут спасать Беллу и Окделла, не спрашивая мнения Лоу, и Лоу это прекрасно понимает.
Да уж, развлек он сегодня Ястреба.
Шумный хлопок крыльев, и Дорита буквально упала в повозку. Обвела всех сердитым взглядом и вспорхнула на бортик, рядом с рукой хозяина; заклекотала. Тот улыбнулся.
- Мне показалось забавным сходство сегодняшнего дня со вторым актом пьесы, и, поскольку «Ночная лань» едва ли не единственная у Дидериха драма с благополучным концом, решил довести это сходство до конца, - мастерски замел все следы Лоу. Посвящать мальчишку в подробности «дороги Чести», которой следует «надорская гвардия», барон пока не хотел.
- Как герои «Хитроумных бродяг»? – уточнил Окделл. – Эр Эдвард, это же комедия!
- И тоже, прошу заметить, с хорошим концом. Сержант, - окликнул Лоу Бишопа, - остановите повозку вон под тем деревом, - и барон указал на росший у дороги раскидистый дуб, к которому они как раз подъезжали. А когда Бишоп выполнил просьбу, скомандовал: - Ходж, слезай!
У Дидериха неведомый Ходж соскочил бы с дерева молнией прямиком в повозку. В настоящей жизни он аккуратно спрыгнул в траву, предварительно повиснув на руках на нижней ветке. С топотом подлетели Тондер и еще четверо солдат, держа оружие наготове. Но будь Ходж убийцей, они бы опоздали.
Ну что тут скажешь – попались.
Ходж одернул одежду, подошел к повозке, поклонился.
- А все-таки, эр Эдвард, как-то вы со своими птицами разговариваете! – со смесью досады и восхищения произнес он.
- Ходж Истерлинг! – радостно воскликнул Окделл.
Парень встал навытяжку и браво отчеканил:
- Роджер Истерлинг, Второго егерского полка теньент!
А егерских полков и было-то в Талиге за всю его историю только два: те самые, с которыми Эгмонт Окделл восстание поднял. И оба, если победителям верить, утопли в Ренквахе. На выходца Ходж-Роджер не походил, да и для того, кто мог с Эгмонтом воевать, парень слишком молод.
У Лоу есть отряд достаточно большой, чтобы назвать его полком, не выставив себя перед собственными людьми на посмешище, и это меняет все. В кои-то веки, к лучшему.
«Так в птичнике воцарились мир и спокойствие, и только маленький Поросенок плакал возле компостной кучи, над могилой Воробья, возомнившего себя орлом.
Вскоре гусям, уткам, курам и индюшкам надоел его тоскливый визг. Про себя они уже давно пожалели, что не послушались Вожака и дали Поросенку приют. Ведь ел он с каждым днем все больше, и навоза от него тоже было все больше, а пользы никакой и ни единого словечка благодарности. Но вслух никто не решался в этом признаться, дабы не показать себя в глазах соседей черствым и бессердечным. Ведь для гусей, уток, кур и индюшек самое главное в жизни – это то, что думают о них соседи.
Наконец Гусак не выдержал:
- Господа, так дальше не может продолжаться, - прогоготал он. – Поросенок все время плачет, что, несомненно, вредно для его здоровья.
Все посмотрели на Поросенка, который, кстати, в данный момент не плакал, потому что ел.
- Я думаю, ему вреден наш корм, - прокрякал Селезень. – Посмотрите, как ужасно он выглядит!
- Какая изможденная полнота! – закудахтали куры.
- Какой болезненный аппетит! – заболботали индюшки.
- Он нуждается в смене диеты и образа жизни, - решительно заявил Селезень.
- За забором ему будет гораздо лучше, - добавил Гусак. – В конце концов, он так мечтал о свободе!
И все посмотрели на высящийся за забором Дремучий лес. Им туда совершенно не хотелось, но ведь Поросенок – это не они.
Но Поросенок покидать птичник отказался.
- В лесу холодно и страшно, - заявил он, - и я поклялся никогда не оставлять могилу сюзерена. Я зачахну от горя и буду похоронен у его ног.
При мысли, что придется откармливать Поросенка всю его жизнь, гуси, утки, куры и индюшки приуныли. Но тут из-за компостной кучи показались два странных шестилапых зверя.
- Это лисы? – испугался Петух.
- Это родичи сюзерена – Львы! – радостно заявил Поросенок. – Смотрите, какие у них гривы!
А надо сказать, у зверей была очень длинная, волнистая шерсть.
- Да, мы Львы, - гордо прошипели звери.
- Но ведь грива должна расти только на голове, как у лошади, потому она и зовется гривой, - неуверенно сказал Гусак.
- А мы седоземельские Львы, - ответили звери. – Это в жарких Багряных землях грива у львов только на голове, а в Седых – по всему телу.
- Львы рычат, а вы шипите, - подозрительно заметил Селезень.
- В Седых землях холодно, и мы простудились.
- Львы огромные, а вы не больше собаки, - поддержал соседей Петух.
- А мы и есть огромные – по седоземельским меркам. И вообще, вы что, других львов видели, что так к нам придираетесь? Мы, между прочим, помочь вам хотим.
- Чем? – спросил Селезень.
- Мы давно ищем оруженосца, которому мы могли бы передать все наши знания и умения, и этот юноша, такой просвещенный и упитанный, идеально нам подходит. Ты готов отправиться с нами, отважный Поросенок?
- Что-то от вас падалью пахнет, господа Львы, - заметил до того молчавший Индюк.
- Это аромат драгоценных седоземельских масел, делающих нашу шерсть мягкой и пушистой, - ответили Львы.
- И зубы у вас кривые и острые, как пила.
- Это наши львиные клыки, которыми мы разрываем добычу.
- А меня, а меня вы научите разрывать добычу? – спросил Поросенок.
- Если ты пойдешь с нами.
- Я пойду с вами! – заверещал Поросенок. И так ему захотелось стать оруженосцем седоземельских Львов и научиться разрывать добычу, что намерения зачахнуть над могилой сюзерена мигом вылетели из его головы.
«Как бы тебе самому не стать добычей», - подумали про себя гуси, утки, куры и индюшки. Но Поросенок визжал так громко, ел так много, а у Львов были такие большие и острые зубы, что вслух они сказали только «Счастливого пути». И потом – он ведь сам, сам захотел пойти со Львами!
И вот Львы и Поросенок через дыру в заборе за компостной кучей выбрались из птичника. Потом они долго шли по лесу, пока не пришли на чудесную поляну, посреди которой рос могучий дуб.
- Здесь, - сказал один Лев другому Льву.
- Здесь, - согласился тот.
- Что здесь? – спросил Поросенок.
- Здесь мы посвятим тебя в оруженосцы.
- А потом вы покажете мне, как разрывать добычу?
- Ну зачем потом – прям сразу и покажем.
- Здорово! – радостно хрюкнул Поросенок.
- Сейчас я укушу тебя за горло и тем посвящу в оруженосцы, - сказал один Лев.
- Будет больно? – испугался Поросенок.
- Недолго.
- А можно, я зажмурюсь?
- Зажмуривайся, - разрешил Лев.
- А почему это ты будешь посвящать в оруженосцы? – возмутился другой Лев. – Я тоже хочу.
- Я с тобой поделюсь.
- Нет, это я с тобой поделюсь.
- Вы можете посвятить меня в оруженосцы вдвоем одновременно, - предложил Поросенок, приоткрыв один глаз.
- Так тебе будет вдвое больнее, - предупредил Лев.
- Я не боюсь боли, ведь я буду оруженосцем седоземельских Львов! – ответил Поросенок и снова зажмурился.
Львы попробовали пристроиться к горлу Поросенка вдвоем, но, хотя и были они не велики, Поросенок был еще меньше.
- Не получится, - с досадой сказал один Лев.
- Ты слишком маленький, - добавил другой.
- Я скоро вырасту! – заверил Поросенок, испугавшись, что его не возьмут в оруженосцы. – Я много ем и потому быстро расту. Уверен, если я как следует поем этих замечательных желудей, то уже к вечеру, самое позднее к утру стану заметно больше.
- Тогда ешь, - приказали Львы, и Поросенок с радостным хрюканьем набросился на еду: пока они добирались до поляны, он изрядно проголодался.
И, глядя, как Поросенок уплетает желуди, один Лев сказал другому:
- А может, и впрямь подождем, пока подрастет? А то сейчас его на один зуб не хватит.
- А если до тех пор его другие съедят? – спросил другой Лев, посмотрев по сторонам. – Лес-то Дремучий, мало ли кто в нем живет.
- А мы научим его прятаться.
- А когда он станет слишком большой, чтобы прятаться, но еще недостаточно большой, чтобы съесть?
- А тогда… а тогда мы научим его топтать врагов и будем есть тех, кого он затопчет!
- Точно!
И Львы с надеждой посмотрели на Поросенка, евшего желуди.
- А вдруг не получится? – с тревогой спросил один Лев.
- Почему не получится? – удивился другой Лев.
- Ну, он же не дикий.
- Ничего, с нами одичает.
- И озвереет.
- И озвереет. Ешь больше, неблагодар… разумный Поросенок!
- Расти скорее, глу… храбрый Поросенок! Нас ждет…»
Арлетта на миг задумалась, а потом отложила перо. Она не знала, что ждет Поросенка и самозваных «львов», и ничуть о том не жалела.
Бегло просмотрев исписанные листы, графиня встала, недрогнувшей рукой поднесла два последних к пламени свечи и, как только они загорелись, без сожаления отправила догорать в камин. В том, что касалось ненужных бумаг, она была исключительно Рафиано.
Вернувшись за стол, Арлетта перечитала ставшую последней фразу: «Так в птичнике воцарились мир и спокойствие, и только маленький Поросенок плакал возле компостной кучи, над могилой Воробья, возомнившего себя орлом», - окунула перо в чернила и уверенно приписала в самом низу листа: «пока не умер от голода».
Никогда не следует давать ызаргам шанса, какими бы славными не казались они в сравнении с обитателями птичника, потому что даже самые пушистые ызарги пахнут падалью. Но об этом она напишет в другой раз.
Было давно за полночь, но Антуан не ложился. Хватит, належался. После позорного обморока в храме – именно тогда, когда испуганные землетрясением люди нуждались в поддержке! – он два дня был слишком слаб, чтобы встать с постели. Обычные последствия сильного душевного потрясения, не имеющие ничего общего с болезнью, убившей Эсперадора Адриана, в этом Антуан был абсолютно уверен, напрасно капитан Илласио панику поднял. Ни кровотечений, ни лихорадки, просто сильно испугался. Стыдно за свое малодушие, но от стыда еще никто не умирал.
Пока он болел, распоряжалась в городе принцесса, и справилась, как и следовало ожидать, великолепно. Антуану сегодня только дел и нашлось, что расписаться на уже составленных и начисто переписанных письмах о милости Его, явленной жителям Агариса в час Полуденного бдения. Уж теперь-то кардиналам придется ответить местоблюстителю! Антуан только попросил сделать еще одну копию: в нежелании писать кардиналу Талигойскому он был с принцессой единодушен, но единственному уцелевшему магнусу, Аристиду, написать следовало, и с этим София согласилась. Но, прежде чем поставить подпись, Антуан побывал в Храме Семи Свечей, дабы в здравом уме и твердой памяти на «милость Его» посмотреть.
Всё было именно так, как он запомнил: из основания рухнувшей кирпичной колонны вырастал багровый столб, похожий то ли на сталагмит, то ли на ствол исполинского дерева. В белом храме нерукотворная кроваво-красная колонна казалась настолько яркой, что резала глаза. Но когда стены и потолок вновь украсят фрески, она уже не будет выглядеть такой чужеродной. А еще можно остальные колонны облицевать подходящим камнем или изразцами или покрыть мозаикой. Предложение Селя просто побелить эту горожане отвергли хором.
Глядя на спасшую их колонну, все – Антуан был в том уверен – вспоминали Багряный утес. На утесе мать Бернарда сказала, что сестра пришлет брата. После землетрясения Сель сказал, что брат услышал сестру. Полученное матерью Бернардой обещание-пророчество начинает сбываться? И если это – всего лишь начало, каким будет продолжение? Что первостепенно: разрушительное буйство стихии или чудесное спасение?
Он думал об этом весь день. И сейчас на столе перед Антуаном лежало житие святой Мирабеллы, найденное в этой самой комнате, в личных покоях Эсперадора. Само житие, хоть и было самым подробным из всех, что им удалось отыскать, занимало меньше четверти книги, еще две страницы – Откровение Мирабеллы. Оба текста были написаны нарядным и безличным почерком искусного переписчика и перемежались изумительными по красоте миниатюрами. А за Откровением следовали сделанные в разные годы разными людьми записи о событиях, в Откровении предсказанных. Кляксы, помарки, слова зачеркнутые и слова подчеркнутые завораживали не меньше миниатюр. Некоторые записи принадлежали Эсперадорам, некоторые – магнусам (обычно Знания или Истины), некоторые – кардиналам-секретарям, и это явно свидетельствовало о том, что ритуал обращения к Сестре всех братьев и Заступнице всех сестер не был тайной для конклава. Уцелевшие кардиналы должны о нем знать, а значит, могут знать большее.
Первая запись рассказывала о восстановлении Агариса после разрушения его Рамиро Алва. Затем записи следовали друг за другом с разными промежутками. Иногда авторы поправляли тех, кто писал до них, иногда опровергали. А через страницу или через десять страниц кто-то опровергал опровержение. Это походило на спор – спор, реплики в котором разделены годами и десятками лет. Последняя запись принадлежала Адриану и была сделана примерно за год до его смерти. В то время Эсперадор уже тяжело болел: Антуана, вылечившего когда-то маркиза Эр-При (хотя на его собственный взгляд, именитые коллеги просто недооценивали желание талигойца жить и спешили подготовить принцессу к неизбежному горю, а Великолепная Матильда гнала их из дома нагайкой и требовала привести другого врача – так и дошла очередь до него, только начинавшего в те годы практику), в строжайшей тайне приводили к постели больного, и одно это указывало на то, как все отчаялись. Антуан не смог определить причину недуга и с тех пор ни разу не встречался ни с чем похожим.
Умирающий Эсперадор был единственным, кто писал не о сбывшемся, а об ожидаемом – о разрушении Серого города под Ржавой луной. Адриан считал, что это Агарис, а разрушит его Рокэ Алва. Не потому ли Юнний так стремился к миру с Талигом? И Юнний, и Адриан, несомненно, знали много больше Антуана, но, зная правильный ответ, куда проще найти решение. Всегда проще найти, если знаешь, что ищешь. Мориски, вот о ком предупреждала Мирабелла – если можно и возможно предупредить о неизбежном.
В Откровении еще были не исполнившиеся стихи, а в книге – чистые страницы. Кто-то должен продолжить этот странный, безответный разговор. И кто-то должен написать о судьбе Агариса. Он сделает это сейчас – когда вера в милость Его нерушима, и, с верой этой, он сможет вспомнить те дни без гнева и ярости, со смирением чтущего и ожидающего. С тщательностью врача, понимающего, что точный рассказ о победившей болезни приближает победу над ней.
О чем писать? Что было главным, что было важным, если требуется описать не гибель города, а исполнение пророчества? Антуан еще сильнее стиснул перо.
Всё ли он помнит, всё ли он понял? Хватит ли ему сил написать о предсказанном разрушении Серого города, если стоит закрыть глаза, и он видит город, которого больше нет? Видит людей, которых больше нет.
В силах ли человеческих подобное понять?..
Это случилось четыре месяца назад. А кажется – в другой жизни.
Он родился под пасмурным северным небом на берегу холодного Холтийского моря – разве мог он считать серый цвет бесцветным и блеклым? В Газарее все краски будто размыты. Сочувственно цокают языком холтийцы: «Сыро тут у вас». «И скучно» – обязательно добавляют нуху и обязательно приосаниваются. Но кто-то любит четкость и яркость гравюр, а кто-то – прозрачность акварели. Он любил туманную акварель родных пейзажей и строгую ясность научных трудов.
Литтэн в слиянии с Дейне, звездой эпохи. Астролог, составлявший гороскоп для четвертого сына Жана Левасера, врача в четвертом поколении, утверждал, что младенца ждет блистательная карьера. Жан заплатил астрологу за добрый прогноз, но сам остался при убеждении, что карьеру создают не звезды, а упорство и трудолюбие.
В возрасте двадцати двух лет бакалавр медицины Антуан Левасер отправился в Агарис, дабы в сердце эсператизма припасть к живительному источнику знаний, и сам не заметил, как полюбил южный город, где небо и море состязались друг с другом в синеве, а солнца было так много, что даже громада Цитадели казалась какой угодно, но только не серой. Отец был прав, упорство и трудолюбие приносили щедрые плоды. По прошествии десяти лет, накануне Зимнего Излома, сам магнус Знания удостоил его аудиенции, приглашая присоединиться к ордену.
Слуга Создателя искушал не хуже Леворукого, соблазнял рукописями, недоступными мирянам. Говорил, что, быть может, именно Антуану суждено вернуть в мир древнее искусство врачевания. Приманка была сладка, а плата не казалась молодому врачу чрезмерной. Да, он не сможет завести семью, но он и не чувствовал в себе стремления к семейной жизни, а старшие братья уже не раз порадовали родителей внуками. Что до женского общества, то весь Агарис знал про любовниц Эсперадора Адриана, а ведь тот был неплохим Эсперадором. Смущал собственный недостаток веры, но веры от него «совы» не ждали, они ждали упорства и труда.
Антуан попросил время на раздумья, сказал, что если суждено ему начать новую жизнь среди новых братьев, то пусть она начнется в новый круг. Магнус согласился подождать, а новая жизнь ждать не стала. Разбудившая город в первый день весны канонада была нападением морисков.
Для обзоров
Фэндом: Отблески Этерны
Категория: Джен
Рейтинг: PG-13
Размер: Макси
Жанр: АУ
Статус: В процессе
Дисклеймер: Прав не имею, выгоды не извлекаю
Аннотация: Ричард бросился на Катарину с кинжалом - но не убил. Что будет дальше, при условии, что дело происходит в альтернативной окделлоцентричной Кэртиане, где у литтэнов есть головы, а у восстания Эгмонта - причины? Люди Чести всегда бегут в Агарис...
читать дальше
Глава 9
Оллария. Мон-Нуар. Агарис
400 год К.С. 4-5-ый день Летних Скал
1
Оллария. Мон-Нуар. Агарис
400 год К.С. 4-5-ый день Летних Скал
1
Жуанвиль рассказывал размеренно и веско, будто не слова, а камни ронял.
- Это было вскоре, как Ракан Айнсмеллера цивильным комендантом назначил. Дело к ужину, вдруг вбегает с улицы мальчишка и вопит, что наш герцог – а он не наш, он надорский! – с цивильниками сцепился, со взводом за раз. А у нас как раз виконт Мевен с тогдашним графом Рокслеем были.
«Тогдашний»? Генри пристрелил Давенпорт, значит, речь идет о Джеймсе, погибшем в Доре.
- И все, кто были – и граф, и виконт, и гимнеты – вскочили и побежали господина герцога спасать.
- И вы?
- И я – интересно же. Оказалось, там капитан цивильной стражи к Гарри Корту пристал – его заколоченный дом вниз по улице с вывеской «Морисские благовония», он зимой в Марипоз уехал. Если б цивильник товар требовал или денег, Гарри бы все отдал, не дурак. Но тот полез к его дочери, которая в лавке помогала: благородным дамам про притирания рассказывала. Сказал, если девчонка с ним не пойдет, он Айнсмеллеру скажет, что они пособники Олларов, и тогда их всех повесят.
- И ему поверили? – презрительно спросила Арлетта.
- Айнсмеллер, госпожа графиня, выродок был, уж простите, но по-другому не скажешь. Вешать любил, как пропойцы вино любят: не разбирая. Так что капитану поверили, но в лавке еще и жених дочкин в это время был, и он, жених, не стерпел и капитана кулаком приголубил. Цивильники парня скрутили и решили прям на воротах повесить за то, что господину офицеру нос расквасил. Невеста капитану в ноги, жених с петлей на шее чуть ли не к восстанию призывает, идиот, кто ж такие дела так делает, и тут едет мимо герцог Окделл с парочкой «черных» и слугой в ливрее при оружии. Надорцев, получается, то ли трое, то ли четверо, если слугу считать, но двое из них ветераны, которым все эти цивильники на один зуб.
- И Окделл осудил беззаконие? – предположила Арлетта. Что-что, а красивые позы в семействе «святого» Алана всегда любили.
- Он к милосердию призвал, - вздохнул Жуанвиль. – Капитану бы отступиться, а потом вернуться по-тихому, но он уже, видать, в раж вошел. А может, был вроде Вешателя – жена Корта потом говорила, он нарочно к их дочке при женихе полез. Не столько девчонку хотел, сколько покуражиться. Так что господин виконт с господином графом прибежали аккурат тогда, когда беседующим секунданты понадобились.
- Дрались до первой крови?
- До смерти. Капитан предложил, а Окделл согласился. Встали в позицию, а потом… Никто поначалу понять не мог, чего это герцог хочет, только он противника вдоль улицы погнал. Вот так и шли: впереди капитан пятится, за ним герцог, за ними секунданты, потом цивильники с надорцами, а потом уж мы, простые зрители. Хорошо, улицы у нас широкие, дворец же рядом, так что всем все видно. И так дошли до конца улицы, где церковь Святой Валерии. И перед самой церковью герцог шпагу у капитана выбил. И граф Рокслей тогда сказал, что он достойный ученик Ворона, а виконт Мевен ответил, что Ворон бы убил.
Мевен был секундантом Ги Ариго на четвертной дуэли, вспомнила Арлетта, он знал, о чем говорил. Подражать эру в мелочах оруженосец научился, а вот главного так и не понял.
- У капитана такое лицо сделалось, – продолжал Жуанвиль, – что мне, в толпе, не по себе стало. А герцог заявил, что если капитан зайдет в церковь, то даже олларианский священник сумеет ему про милосердие рассказать. И если рассказ священника господина капитана не удовлетворит, тогда он, герцог Окделл, скрестит с ним шпагу еще раз и уже действительно до смерти. Вложил шпагу в ножны и повернулся к капитану спиной.
- Глупец.
- А капитан выхватил кинжал и на герцога кинулся, но слуга в ливрее, Джереми, успел из пистолета выстрелить. Убил капитана наповал. Отчаянный парень этот Джереми или стрелок отличный – с его места в герцога было проще попасть, чем в цивильника. Но если бы не он, быть бы герцогу покойником.
- А Окделл?
- Поблагодарил Джереми – я почему имя и запомнил – и сказал Корту, что если вдруг его семью еще обижать будут, так чтоб жаловаться бы не стеснялся, потому что Альдо Ракан несправедливости даже от вернейших своих слуг не потерпит.
То, что Окделл не слишком умен, Арлетта уже не один раз слышала, но к чему об этом рассказывает Жуанвиль?
- А через несколько дней герцог Окделл был ранен на дуэли герцогом Приддом, и, если говорившие о том гимнеты правильно понимали суть дела, при очень похожих обстоятельствах.
- Он не ждал удара левой.
- Прежде всего, он не ждал удара, ни от Придда, ни от того капитана. Людям свойственно судить по себе. Герцог Окделл не ждал удара, потому что сам бы его не нанес. Он молод и не желает убивать. И не умеет.
- По-вашему, это плохо? – заинтересовалась Арлетта.
- Что не желает – хорошо, что не умеет – хорошо для его врагов. Так что убить графа Штанцлера герцог Окделл мог – в гневе, защищаясь, да мало ли что еще способно случиться. Но солгать об этом он бы не сумел, а он поклялся, сам, по собственному желанию поклялся, что никого не убил. Его оклеветали.
Нелепый вывод из нелепой истории.
- Какой вам смысл выгораживать Окделла? – спросила Арлетта.
- Простите, госпожа графиня?
- Не притворяйтесь, господин Жуанвиль. Вы едва ли не у стен дворца контрабандой торгуете. Окделл – неблагодарный юнец, но ведь он и при желании не смог бы ничем вам помочь. Тем более, что вы олларианец и Ракан пришелся вам не по нраву, а Окделл пришел с Раканом.
- Оно не так чуток, - возразил Жуанвиль. – Не Окделл пришел с Раканом, а Ракан пришел с Окделлом, Эпинэ и Приддом. Ракана короновал агарисский кардинал за павлинье золото, но не полки Недобитого посадили «анакса» на трон, его свои привели. А другие свои бросили короля и сдали город без боя. Про Ракана не скажу, вблизи не видел, а Айнсмеллер мне очень был не по нраву. Но не по нраву мне были и Авнир, и Колиньяр.
- Вы опять ушли от ответа. Какой вам смысл помогать Окделлу? Или дело в Лоу? С каких пор вы его знаете?
- Со дня святого Фабиана, - с усмешкой сознался трактирщик. – Он-то, конечно, про меня много позже узнал, а вот я его еще тогда запомнил. Не часто Первый маршал от ворот поворот получает.
Причем здесь Росио? Или… он о Рудольфе?
Лоу всегда служили Окделлам, не Рокслеям, вассалами которых считались, а Окделлам. На любом портрете Дома Скал за плечом Повелителя – Ястреб из Лоу. Ястребом Эгмонта должен был стать Эдвард, но как раз тогда Окделла выставили из армии «лечить раны» с запретом покидать свои владения, где он и просидел мятеж Борна. И на площади Фабиана никто из Людей Чести Лоу не назвал, а когда Рудольф пожалел однокорытника сына, получил отказ. Надорец предпочел вернуться в Надор и принести присягу опальному герцогу.
Жуанвиль – контрабандист, а Лоу, по мнению Инголса, связан с разбойниками. Как просто!
- О надорских контрабандистах легенды ходят, - вздохнула Арлетта.
А о причинах невозможности их искоренения надорский губернатор в столицу трактаты шлет, на выдержках из которых Гектор учит своих помощников вежливо к кошкам посылать.
- Четыре границы, - пожал плечами Жуанвиль, - двойные налоги, семейные традиции.
- И все равно я вас не понимаю. Едва ли он сможет вернуться в Талиг.
Жуанвиль неожиданно улыбнулся:
- Госпожа графиня, вы верите, что я сумел бы придумать причину, которую бы вы сочли настоящей?
- Верю.
- Но я не буду лгать и выдумывать причины. Помните, я говорил, что однажды с графом Арно разговаривал?
- Да. После вашего ранения.
- Вот. А ранению тому одна встреча предшествовала… важная. Я ведь, госпожа графиня, наивным и доверчивым отродясь не был, но перед вербовщиком уши развесил, как щенок. А когда понял, что к чему, поздно было. Не мое это дело оказалось совершенно, но армия – не подружка, которую можно бросить, потому что разонравилась. Я привык понемногу, через два года даже сержантом стал, но победы над дриксами ждал, как никто. А в тот день я по поручению своего капитана ездил и как раз в полк возвращался. Решил через ельник дорогу срезать, виднелась там тропка в нужную мне сторону, и увидел в лесу, чуть в стороне от тропы, на берегу пруда, женщину в серо-черной надорской шали. Мне интересно стало, и я к ней подъехал. Она из Надор была, светлоглазая русокосая северянка лет сорока, наверное. Уронила в пруд мужний браслет, а достать не могла. Мне ее жалко стало, но показать ей этого не хотелось. Чтобы я, сержант Жуанвиль, в холодную воду полез, потому что крестьянку пожалел! И ладно бы молоденькую, чтоб расцеловать потом за труды, а тут старуха почти – как мне в ту пору казалось. Да вы что! Над надоркой я посмеялся старательно, а затем сделал вид, будто искупаться захотел. Привязал Пройдоху, разделся, нырнул. А вода в пруду чище слезы была, солнце лучами до самого дна доставало.
- Мне представлялось, лесной пруд должен быть в тени? - уточнила Арлетта, вовсе не желаю поймать рассказчика на стремлении приукрасить повествование.
Жуанвиль покачал головой:
- Как сейчас помню: и пруд, и лес солнцем залиты. Может, дело было к полудню, может, елки там росли такие странные. Если и была тень – у того камня, на котором женщина сидела, и то, скорее, так от шали ее зимней казалось.
- Вы нашли браслет?
- В первый же миг увидел. Грубый, тяжелый, серебряный, старинный, должно быть. Но я еще в пруду побултыхался, чтобы намерения свои получше скрыть. Потом достал браслет, еще чуток посмеялся, что у каторжников поди-ка колодки на ногах легче, и лишь после этого ей отдал. А она сказала, что как я ей помог, так она мне поможет. И было сражение при Лауссхен, и Первый маршал Алваро Алва с нашим полком в атаку пошел, и я в пылу боя рядом с ним оказался. А Пройдоха вдруг в сторону дернулся, да так, что я чуть из седла не полетел, и в тот же миг будто дубинкой в бок ударили, и потемнело все. - Жуанвиль перевел дух, одним глотком осушил недопитый Арлеттой бокал вина. - Вы простите, госпожа графиня, я ваши мысли узнать не чаю, да и не верю в подобную чепуху.
- Что было дальше?
- А что было дальше, я только через два дня узнал. Пройдоха меня, бесчувственного, из боя вынес. А перед тем он же вынес меня под пулю, предназначенную Первому маршалу.
- За спасение жизни Первого маршала положен орден и дворянство, если у спасителя такового нет, - припомнила Арлетта.
- Соберано счел, что его жизнь спасла дурная лошадь, - усмехнулся Жуанвиль, - а зачем дворянство мерину, если он все равно никому его передать не сможет? Так что мне выдали четыре тысячи таллов, дабы я о спасителе Первого маршала должным образом заботился. Господин генерал как раз затем в лекарский обоз приходил, что обещал оказать протекцию и проследить, чтобы при следующем подвиге я обязательно был произведен в теньенты и дворянином стал – всё, как положено.
Арлетта кивнула. Похоже на Арно, шутки соберано Алваро он понимал не всегда.
- Я предпочел взять деньги и вернуться в Олларию. Дождался, пока рана заживет – а заросло все за месяц день в день, лекари только руками развели – и отправился домой на спасителе соберано верхом, хотя далеко не сразу решился на такое кощунство. Здесь купил трактир на бойком месте, женился и зажил счастливо.
- Но назвали вы трактир «Озерной девой», а не «Прудовой».
- Прудовые только лягушки бывают, - улыбнулся Жуанвиль. - Но урок Элли Тишь я на всю жизнь запомнил.
- Элли Тишь?!
- Так та женщина назвалась, а как по-настоящему зовут – кто ведает? Аби сказала, в соборе Горика святая Элисон точь-в-точь такой нарисована, только с ястребом. У нас-то в храмах ее везде старухой рисуют, я специально всю Олларию обошел, посмотрел. А я ведь рисовальщику для вывески и объяснить толком не мог, чего хочу, а он все как надо изобразил – разве ж не знак? «Как ты мне помог, так и я тебе помогу». Я браслет ей вернул вроде бы как случайно и ненамеренно, а она коня моего толкнула так, что я чужую пулю получил и через то жизнь свою устроил. Все-таки то, как помогаешь, тоже важно, и желание помочь – не то желание, которого надо стыдиться. Так что я не буду придумывать оправдания для желания помочь человеку, которого ложно обвиняют. А Ричарда Окделла, госпожа графиня, в убийстве графа Штанцлера обвиняют ложно.
- Я учту ваше мнение.
Разумеется, человек, спасший соберано Алваро, может без опаски торговать агарийским вином у стен дворца. И за Окделла он тоже может вступиться без опаски: Алва – не Окделлы, долги помнят и отдают. Не понятно только, зачем Жуанвиль это делает, рассказ про какую-то Тишь – опять Тишь! – тут ни причем. И уж тем более ни причем рассветная заступница паломников и контрабандистов, святая-с-ястребом.
Кстати!
- Скажите, господин Жуанвиль, вам доводилось слышать о Лесном брате?
- Кто ж о вожаке «перепелятников» не слышал!
- Вот, значит, как они себя называют. – Разбойники-ястребы. Многозначительно! – А птицу покрупнее выбрать постеснялись?
- Перепелятники из всех птиц в Надоре самыми отчаянными слывут, - объяснил Жуанвиль. – Особенно когда гнездо защищают. Да я вот вам про Дориту рассказывал!
Неужели Инголс прав?
- Господин Жуанвиль, а как бы вы отнеслись к истории о бароне, возглавляющем шайку разбойников?
Трактирщик пожал плечами:
-Я так думаю, тут все от сочинителя зависит. Вот «Ястреб и роза» у Дидериха очень даже ничего.
Арлетта кивнула. Лучше и не скажешь. Судя по всему, барон Лоу оказался на вкус герцога Окделла лучшим рассказчиком, нежели граф Штанцлер. Но еще не известно, сумеет ли Ястреб перепеть Уэйда: Ро считает того ызаргом, а у некоторых ызаргов, по бытующим в Варасте поверьям, изумительные голоса.
UPD 17.11 читать дальше
2
По мнению Алвы (в пересказе Манрика со слов Дорака) неожиданность бывает двух видов: когда еще не ждут и когда уже не ждут. К вечеру второго дня в Мон-Нуар Колин от Окделла подобного вопроса уже не ждал, и потому Лоу ответил первым:
- Гальтару станет видно послезавтра. Самая удобная для нас дорога проходит в стороне от города, но, если вы хотите там побывать, господин Уэйд наверняка согласится изменить маршрут.
- Соглашусь, - подтвердил Колин. А что еще ему оставалось?
К счастью, для землетрясения в Старой Эпинэ нашлось простое и разумное объяснение – землетрясение в Мон-Нуар. Окрестные жители с ужасом вспоминали тот день, но Колина их путанные рассказы только успокоили. Скалам, вопреки девизу Окделлов, свойственно время от времени сотрясаться, и чем сильнее сотрясение, тем дальше расходятся его отзвуки. А что нынешняя «пляска гор» пришлась на Полуденное бдение, так в жизни еще и не такие совпадения бывают.
Но это сейчас всё просто и понятно, а в тот момент Колин готов был поверить и в кару Создателя, и в происки Врага, таким явственным было ощущение бездны под ногами. Как они с того злосчастного луга удирали! Но когда на привале мальчишка-теньент спросил герцога, что думает монсеньор о смысле грозного знамения, бледный в прозелень Окделл (он во время землетрясения головой обо что-то приложился, да так, что нашли его без сознания и долго не могли привести в чувства) сердито посоветовал не городить ерунды, после чего подробно рассказал о подземных пустотах и затухающих по мере удаления от очага колебаниях. Потомок Лита оказался еще и матерьялистом, и как он это в одной голове с «хранящей эориев Кэртианой» совмещал, Леворукий знает. Одно хорошо: несмотря на загадочную скачку с грозой и пугающее – чего уж там! – землетрясение, солдаты на Повелителя Скал косились исключительно с надеждой и гордостью, заставляя Колина подозревать, что и эсператизм, и олларианство были у большинства надорцев с изрядным абвениатским душком.
Впрочем, в первую очередь Колина отнюдь не Окделл волновал. Белла переживала из-за заканчивающихся у Лоу лекарств, а на его взгляд барон за последние дни наоборот стал выглядеть здоровее. Проще всего объяснить это успешным преодолением самой опасной части пути, но, как назло, выглядел Лоу не как человек, у которого гора с плеч свалилась, а как человек, что-то замышляющий. Вот и сейчас: в последней деревне для него повозку взяли, благо, Старая Императорская дорога куда ровнее новых королевских, и устроился барон в ней со скучающим видом наршада во время парадного выезда, а не почти калеки, которого везут в Святой город на манер багажа. Надежду, что в Агарисе Ястреба вылечат – вылечили же их кудесники Эпинэ! – Колин гнал, чтоб не пришлось потом разочаровываться.
- Так вы хотите увидеть Гальтару? – спросил Колин, мысленно прикидывая, стоит ли делать крюк всем полком или просто выделить Окделлу охрану. Разделять силы не хотелось, выпускать герцога из виду не хотелось, приближаться к брошенной столице категорически не хотелось, Старой Барсины хватило, но и убедительного повода отказать не было. Лоу что-то задумал или тоже матерьялист?
- Нет, – как ножом отрезал Окделл. – Гальтара - наследство Раканов, а Раканов больше нет.
- Без Раканов нет Талигойи, - небрежно заметил барон.
- Есть Четверо. Не Раканы создали Золотую анаксию, а четыре Великих Дома.
Историю о четырех анаксиях, объединившихся в Золотую, Колин слышал. Но из того, чем ныне владели Повелители, на анаксию тянула только Кэналлоа, а она и в Талиг-то входила на особых условиях.
- Вы хотите повторить объединение Великих Домов? – уточнил Лоу, наверняка подумавший о том же.
- Да. Придд мерзавец, но у него есть братья. Любой из них будет достойным… более достойным Повелителем Волн.
- А Эпинэ? – спросил Колин, кстати вспомнивший речи Карваля о «великой и независимой».
- Он согласится.
Иноходец, может, и согласится, да только станут ли его спрашивать? Но Окделл этого, как и следовало ожидать, не понимал.
- А Алва? – спросил барон.
- У него есть сын, принц Карл.
Вообще-то, уже король – разумеется, если принцесса Георгия признала в сыне королевы племянника. Лоу на подобные мелочи отвлекаться не стал:
- Пусть так. Но нигде не говорится о том, как были избранны Раканы. Или вы планируете отдать трон «самому достойному»?
- Трон займет хозяин Круга, - твердо ответил Окделл. И великодушно добавил: – А на следующем Великом Изломе трон перейдет Дому Волн.
- Дому Скал придется долго ждать своей очереди, - пряча улыбку, заметил Колин. Уж очень эта идея напоминала планы Альдо Первого насчет четырех рот гимнетов с переходящей по временам года должностью полковника. Что-что, а развести бардак анакс умел.
А ведь именно Ракан, наверняка, является для Повелителя Скал примером для подражания. Жаль, не Алва – Кэналлоа процветает.
- Нельзя думать только о себе, - назидательно изрек Окделл.
- Можно, - неожиданно возразил Лоу.
Решил-таки начать воспитывать? Опоздал лет на десять.
- Я не Придд и не Штанцлер! – возмутился юнец.
- Они добились своего, а вам приходится бежать, - спокойно парировал барон.
- Я вернусь.
- А они тем временем достигнут еще большего.
- Нет!
- Нет? Почему?
Герцог нахмурился, подбирая слова:
- Штанцлера уже все раскусили. Собственная дочь его бросила, Робер видит его насквозь, и Алва его убить хотел. Раскусят и Придда. Нельзя обманывать всех все время. Прошу прощения, меня зовет капитан Тондер.
Свежеиспеченный капитан (не дело офицеру для особых поручений в теньентах ходить) и впрямь махал рукой и, когда Окделл подъехал, немедля завел какой-то разговор. Так что причину мальчишка не выдумал, но за повод оборвать разговор явно уцепился.
- Он от вас сбежал, - констатировал Колин.
- Вернется.
- Вы не научите Окделла думать лишь о себе. Это как пса учить мяукать.
- Даже пытаться не буду.
И понимай, как хочешь.
Сбегать вслед за Окделлом было неловко.
- Не знал, что у Штанцлера есть дочь, - заметил Колин ради поддержания разговора.
Лоу посмотрел на правящего повозкой Бишопа. Беспокоится за тайны бывшего союзника? И все равно намерен рассказать.
- Господин сержант глухой, - заверил Колин. – Глухой, немой и беспамятный.
Лоу поморщился.
- Судя по тому, что Ричард с Арабеллой подслушали, граф Ариго носил рога.
Колин присвистнул:
- Королева?! Нет, быть такого не может. Она с братьями на одно лицо.
- Со всеми братьями?
Колин попытался представить Жермона Ариго без усов и лет на десять моложе.
- Кажется, самый старший на младших не похож. Но я их отца не видел.
- Он давно умер. Но на его сестру, Жозефину Эпинэ, похож как раз Жермон.
- И кто об этом знает?
- Я знаю о шестерых. Не считая глухих.
Королева, Штанцлер, Лоу, Окделл, он сам и Белла! Входит ли в число «глухих» Карваль? Счастье, что он не решился отправить сестру назад к тетке. И напрасно он до сих пор ее хорошенько не расспросил. Не хотел лишний раз про трактир вспоминать, а там, оказывается, такие новости.
В Бишопе он уверен, но все равно еще раз о клятве напомнит.
Колин потряс головой. Катарина Ариго – не Ариго. Значит, самый преданный ее защитник никакой ей не брат. Но при характере Иноходца…
- Если правда выплывет, Эпинэ «сестру» только сильнее жалеть будет.
- Смотря какую часть правды узнает. Судя по тому же разговору, ради того, чтобы дочь стала королевой, любящие родители отравили Магдалу Эпинэ.
Леворукий и все его кошки! Окделл о смерти герцогини Эпинэ уже упоминал, но Колин тогда решил, что это старые слухи об отравлении первой невесты короля кардиналом.
- Королева любит повторять, что она Ариго, она леопард, - вспомнил он.
- «Я росток дуба, пробившийся сквозь серый камень» будет звучать и впрямь не столь удачно.
- Вдобавок, доказательства происхождения Штанцлера от пропавшего сына казненного Гонта весьма шаткие. Катарина упоминала это в разговоре с дамами, - пояснил Колин.
- Странно с ее стороны заострять на этом внимание, - заметил барон.
- Если Штанцлер действительно ее отец, - уточнил Колин. – Может, Ричард что-то не так понял?
- Они с Арабеллой подслушивали под разными дверьми и дружно сделали один и тот же вывод. К тому же, это объясняет изгнание из дома Жермона Ариго, непохожего на братьев и сестру. И Штанцлер был очень дружен с графиней Каролиной – еще с тех пор, когда она фрейлиной была. Он и с Карлом Борном через сестру сошелся. В роли тайного возлюбленного я его, если честно, не представляю, но графиня могла любить свою любовь. Матушка ее величества вообще любила драму. У них с герцогиней Мирабеллой диалоги бывали исключительные: Веннен против Эсператии. «Изведав страсти нежный яд, канули прелюбодеи в огнь Заката и лед Полуночи. Орстон.»
- Мэратон. Графиня Ариго могла быть верной женой, а Штанцлер мог попросту лгать ее детям – и про смерть герцогини Эпинэ в том числе.
- Магдалу действительно отравили, - разом помрачнев, сообщил Лоу. – Морисский и нухутский лекари, не зная друг о друге, назвали один и тот же яд. Среди слуг предателя так и не нашли. У Сильвестра хватало ловких убийц, но что, если это не Сильвестр?
- Это будет сложно доказать, - заметил Колин.
- Некоторым хватит даже тени подозрения, - убежденно ответил Лоу.
Например, старшему Савиньяку, у него и так к племяннице Карла Борна душа не лежит.
- Вы хотите шантажировать королеву?
- Я знаю, что ее шантажирует Штанцлер.
- Отравлением герцогини Эпинэ?
- Да.
То есть Лоу думает, что знает причины поступков королевы.
Королевы-матери, Леворукий и все его кошки! Кем бы Катарина ни была, Олларам от нее уже не избавиться.
Один мудрец сказал, что знание – сила, а другой, что знание – свет. Но подобное знание – факел на пороховом складе: чуть не углядишь, и осветит так, что мало никому не покажется.
- Герцогу Окделлу не стоит рассказывать о подобном всем подряд.
Барон кивнул:
- Я надеюсь, вы поможете мне его в этом убедить.
Подумать только, какое доверие!
А в Олларии сейчас, поди-ка, весело. Особенно, в свете приезда графини Савиньяк.
- Я бы поставил на королеву, - подумав, сообщил Колин.
- Штанцлер – гусь, - напомнил Лоу, - у него талант выходить сухим из воды врожденный. Уйти от Ворона живым – редкое достижение.
- Помяните мое слово: от бедной беззащитной Катари не уйдет.
Колин не сомневался в победе Катарины Оллар, но сумеет ли вдовствующая королева-мать выйти из этой истории, не запачкав туфелек?
Удачно, что он не стал с нею связываться. А вот Карвалю придется побегать!
Так ему и надо.
3
- И все же, Лоу, как вас угораздило связаться со Штанцлером? – задал Колин давно занимавший его вопрос. – То, что этот «гусь» редкостный мерзавец, для вас, в отличие от Окделла, сюрпризом не стало.
Лоу вздохнул, уселся поудобнее.
- Скажем так, бывают ситуации, когда нужны любые союзники. Совсем любые. Со Штанцлером много неясного, и подслушанный разговор далеко не все проясняет. Но и с Приддами неясного много. Я знаю, почему поднял восстание Эгмонт, знаю, почему его поддержали Килеан и Эпинэ. Думал, что знаю, что случилось с Карлом Борном. Но я не знаю ни чего хотел Вальтер Придд, ни чего хотели от Вальтера Придда.
- Вы о его смерти?
- Да. Возвращаясь к вашему вопросу, Штанцлер сразу казался мерзавцем, но казалось, что он наш мерзавец. Разумеется, жизнь показывает, что обычно все мерзавцы – свои собственные, но возможность быть разборчивым есть не всегда.
«Наш мерзавец», значит.
- Вы откровенны, господин барон. Надеюсь, это значит, что вы честны.
Лоу пожал плечами, разглядывая волнистую линию Северного хребта, за которым скрывалась Гальтара. Но Лоу вообще редко смотрел собеседнику в глаза, вероятно, понимая, что мало кому такой взгляд понравится – слишком тяжелый и слишком внимательный.
- Что было, то было. Память у меня хорошая и однажды совершенных ошибок я стараюсь не повторять. Прошлый раз я вас недооценил. Вполне возможно, сейчас я вас переоцениваю, но, согласитесь, у меня есть причины считать вас своим и не считать вас мерзавцем.
- Надо полагать, подобные основания были и в отношении графа Штанцлера.
- Эр Август был приближенным королевы Алисы. Для старшего Эпинэ это было лучшей рекомендацией.
- А я надорец. Но надорцев много, тот же Манрик, к примеру.
- Неудачный пример: граф Манрик предпочитает быть южанином. Но «дриксенских гусей» в Талиге и впрямь немало.
- Но Люди Чести приняли только одного.
Лоу вздохнул.
- Борны.
- Простите?
- Карла Борна казнили не за мятеж против короля, а за убийство Арно Савиньяка. Будь дело только в мятеже, три Великих Дома – давно не три провинции, но им было, что предложить Сильвестру, жизнь бы всяко выторговали. Но за графа Арно Анри-Гийом требовал разорвать убийцу на клочки, а потом сварить заживо – редчайший случай, когда они с Ноймариненом полностью сошлись во мнении. Эгмонт обоих не особо знал, но эр Морис был дружен с обоими, так что Надор промолчал – за исключением Манрика, разумеется. А всё, чего смог добиться Придд в одиночку, это заменить четвертование на отсечение головы – не без помощи Алвы, вдруг заявившего, что убийца свое в Закате получит.
Колин с трудом удержался от смешка: а потом Придд бросил Эпинэ и Окделла на растерзание Алве. «Нас четверо, всегда четверо» - так, кажется, «нынешний» Окделл говорит.
- Вместе с Карлом Борном должны были казнить еще семерых, включая двух его братьев. Вот тут-то Штанцлер и помог. Высокий Совет ничего не решает, разве что «нижайше просит» иногда, но оглашенное на Высоком Совете становится законом. Зачитывая приговор, ликтор «перепутал» несколько слов. Сразу этого никто не заметил. А когда Сильвестр явился в Багерлее лично исповедовать смертников, спасенные уже сутки гнали лошадей в Агарис. Говорят, Карл Борн на эшафоте улыбался.
- А я помог вам добраться до Мон-Нуар, - вернул разговор к интересной для него теме Колин. – Я понимаю ваше нежелание повторять былые ошибки и понимаю, что пример графа Штанцлера в высшей степени поучителен, но уверен, что нам обоим, а так же герцогу Окделлу, будет гораздо проще, если мы не станем осложнять друг другу жизнь избыточными… предосторожностями.
Вот теперь Лоу смотрел на Колина в упор, благо, ему следить за дорогой нужды не было. Но у некоторых людей прямой взгляд ничего не значит. Ястреб торговался с королями в те времена, когда он сам даже взводом не командовал.
Когда барон заговорил, было видно, что он подбирает слова.
- Я ценю вашу прямоту, но и я был честен, говоря, что итог нашей прошлой встречи для меня… приемлем. В тот раз вы поступили как надорец вопреки своей выгоде. А сейчас быть надорцем для вас выгодно.
- Но мы уже выяснили, что выгодой я руководствуюсь не всегда.
- Я могу поклясться честью, но, не обессудьте, мне заранее тошно от того, чем в ответ поклянетесь вы.
Догадался или разузнал? Ладно, не важно.
- Меньше верьте Дидериху, - сухо произнес Колин. – Мы можем поклясться друг другу Великой Талигойей.
- Не люблю клятвы, за нарушение которых неизвестно, что будет, - усмехнулся Лоу. – Можно поклясться верой в Создателя нашего, ведь вы тоже эсператист.
- Очень надежно – по дороге в Агарис, где от таких клятв освобождают оптом и в розницу по божеской цене, - съязвил Колин.
- Это значит, что ни один из нас не сможет нарушить клятву прежде, чем доберется до Агариса, - серьезно заметил барон, – от клятв брату во Ожидании заочно не освобождают. А от семикратной клятвы освобождает только Эсперадор, которого еще даже не выбрали.
- А за нарушение ее – пламя закатное?
- Не верите, что я его боюсь?
- Помню, что всегда можно раскаяться и искупить. Создатель милосерден, не так ли?
- Все, сдаюсь! - и Лоу даже руки поднял, но именно в этот миг повозка подпрыгнула на ухабе, и барон опять вцепился в бортик. - Уэйд, то, что вы меня подозреваете, я догадался, простите, что не сразу. Но в чем именно и, главное, почему?
- Нет, я думаю, это вы подозреваете меня в намерении продать герцога Окделла первому встречному, предложившему хорошую цену. У вас есть для этого основания, и я решительно не понимаю, почему вы не желаете этого признать.
- Да с чего вы это взяли?
- Тогда за какими кошками?!
- За какими кошками – что?!
- Вы тащитесь с нами в Агарис!
Несколько мгновений Колину казалось, что сейчас Лоу скажет «А!» и хлопнет себя ладонью по лбу, но на простые человеческие жесты обладатели многотысячелетних родословных, видимо, просто не способны. Вместо этого барон сказал:
- Вы не могли бы позвать герцога Окделла? Продолжение разговора требует его участия.
Ну конечно, без Окделла они неделю ходили вокруг да около, а с ним за минуту обо всем договорятся!
Но договариваться надо – хотя бы до Агариса. При Окделле – так при Окделле.
UPD 25.11 читать дальше
4
С тем, кому поручить присмотр за Повелителем Скал, Колин попал в яблочко: прямо сейчас Тондер с Окделлом обсуждали случившуюся в этой долине в конце круга Молний битву, и были столь явно довольны друг другом, что даже жаль стало прерывать идиллию.
Заметив Колина, герцог насупился.
- Вас эр Эдвард послал? – подозрительно спросил он, и всякую жалость как рукой сняло.
- У нас с господином бароном возник вопрос, который возможно решить только с вашей помощью.
Окделл вздернул подбородок, извинился перед Тондером и повернул коня к повозке. Надо полагать, он, в точности как Колин, ничего хорошего от предстоящего разговора не ждал, но, как и Колин, успокаивал себя тем, что Ястреб сыну Эгмонта не враг.
Лоу сразил наповал обоих.
- Сейчас, когда всякое промедление грозит смертельной опасностью, я позвал вас, дабы сказать вам твердо и решительно: оставьте меня здесь. Я требую этого, как награды, и молю об этом, как о милости, ибо никогда не прощу себе, если стану помехой на вашем пути. Оставьте меня и езжайте, и таково мое последнее слово.
Добавь барон к своей тираде хотя б щепотку пафоса, и Колин был бы полностью уверен, что он издевается, но тот говорил серьезно и спокойно. Белла предупреждала, что у Лоу бывают внезапные приступы лихорадки, но не походил он сейчас на бредящего, даром, что нес сущий бред.
А реплика, кстати, вполне узнаваема, пусть и переврал ее Ястреб изрядно.
Окделл поперхнулся, откашлялся и отчеканил:
- Вы лишь напрасно тратите силы, пытаясь склонить меня к столь подлому поступку. Я никогда не прощу себе, если брошу друга. Мы завершим этот путь так же, как начали: вместе, и таково мое последнее слово.
И тоже, между прочим, заметно мимо текста. Должно быть, это была какая-то неизвестная Колину редакция пьесы, потому что уж герцог-то знал Дидериха, как никто.
- У вас есть долг, и вы обязаны его исполнить. Жертвовать самым дорогим ради высшей цели – не в этом ли подлинное благородство, не в этом ли истинная Честь?
- У меня нет долга предавать друзей! Наша цель стоит того, чтобы отдать за нее всего себя, но отдавая за нее других, я стану тем, кто достижения ее не достоин. Я тверд, и я не отступлю!
В том, что Лоу развлекается, Колин уже не сомневался. А вот Окделл искренен и совершенно искренне злится. Пора прекращать балаган. Кто там был в «Звезде Севера» голосом разума, граф Гонт?
- Господа, прошу вас оставить этот бесполезный спор. Ваши советы, сударь, бесценны, и потому недальновидно с вашей стороны склонять нашего сюзерена от них отказаться. Государь, ваше благородство мудрее нашего опыта, и если прежде были у меня сомнения в нашей победе, то ныне они развеяны бесследно. Пожмите друг другу руки, и вернемся, наконец-то, к обсуждению дел, воистину требующих внимания.
К концу реплики и барон и герцог смотрели на Колина во все глаза, хотя единственным отступлением от пьесы, которое он себе позволил, была вставка слова «наконец-то».
Окделл смешно нахмурился, а потом заулыбался:
- «Звезда Севера»! А я еще удивлялся, почему у эра Эдварда реплики какие-то не те. А я «Утес Чести» цитировал. Вы проверяли, можно ли перепутать эти сцены?
Две разные пьесы?
- Я тут совершенно ни причем, - поспешно заверил Колин. – Обращение барона к Дидериху стало для меня таким же сюрпризом, как и для вас.
Лоу усмехнулся:
- «Ночная лань».
Три разные пьесы?!
Колин вздохнул:
- Мы с герцогом оба думали, что понимаем вас и друг друга, и не придали значения мелким неточностям. Благодарю за урок, барон.
- Увы, я не планировал такого результата и попался так же, как и вы.
- Тогда зачем? – спросил Окделл. – Эр Эдвард, вы же не думаете, что я мог бы вас бросить? Да я… я бы вас даже слушать не стал!
И это тоже верно, понял Колин. Ему виделось в том, что Лоу не предложил бросить его в каком-нибудь трактире, доказательство, что барон боится оставить герцога с ним, боится от пособника Люра удара в спину. И Колин был абсолютно уверен, что Ястреб предпочтет ударить первым, и, в попытках предугадать удар, только чудом не наделал глупостей. Но если Окделл ни за что не оставил бы Лоу и другим не позволил бы это сделать, то обращаться с подобными просьбами выглядело бы со стороны барона именно так, как выглядело сейчас: диалогом из пьесы, уместным только на подмостках.
А самое обидное, нельзя на самом деле сказать, будто барон их задерживает, а если случится крайний случай, Гобарт и Тондер будут спасать Беллу и Окделла, не спрашивая мнения Лоу, и Лоу это прекрасно понимает.
Да уж, развлек он сегодня Ястреба.
Шумный хлопок крыльев, и Дорита буквально упала в повозку. Обвела всех сердитым взглядом и вспорхнула на бортик, рядом с рукой хозяина; заклекотала. Тот улыбнулся.
- Мне показалось забавным сходство сегодняшнего дня со вторым актом пьесы, и, поскольку «Ночная лань» едва ли не единственная у Дидериха драма с благополучным концом, решил довести это сходство до конца, - мастерски замел все следы Лоу. Посвящать мальчишку в подробности «дороги Чести», которой следует «надорская гвардия», барон пока не хотел.
- Как герои «Хитроумных бродяг»? – уточнил Окделл. – Эр Эдвард, это же комедия!
- И тоже, прошу заметить, с хорошим концом. Сержант, - окликнул Лоу Бишопа, - остановите повозку вон под тем деревом, - и барон указал на росший у дороги раскидистый дуб, к которому они как раз подъезжали. А когда Бишоп выполнил просьбу, скомандовал: - Ходж, слезай!
У Дидериха неведомый Ходж соскочил бы с дерева молнией прямиком в повозку. В настоящей жизни он аккуратно спрыгнул в траву, предварительно повиснув на руках на нижней ветке. С топотом подлетели Тондер и еще четверо солдат, держа оружие наготове. Но будь Ходж убийцей, они бы опоздали.
Ну что тут скажешь – попались.
Ходж одернул одежду, подошел к повозке, поклонился.
- А все-таки, эр Эдвард, как-то вы со своими птицами разговариваете! – со смесью досады и восхищения произнес он.
- Ходж Истерлинг! – радостно воскликнул Окделл.
Парень встал навытяжку и браво отчеканил:
- Роджер Истерлинг, Второго егерского полка теньент!
А егерских полков и было-то в Талиге за всю его историю только два: те самые, с которыми Эгмонт Окделл восстание поднял. И оба, если победителям верить, утопли в Ренквахе. На выходца Ходж-Роджер не походил, да и для того, кто мог с Эгмонтом воевать, парень слишком молод.
У Лоу есть отряд достаточно большой, чтобы назвать его полком, не выставив себя перед собственными людьми на посмешище, и это меняет все. В кои-то веки, к лучшему.
5
«Так в птичнике воцарились мир и спокойствие, и только маленький Поросенок плакал возле компостной кучи, над могилой Воробья, возомнившего себя орлом.
Вскоре гусям, уткам, курам и индюшкам надоел его тоскливый визг. Про себя они уже давно пожалели, что не послушались Вожака и дали Поросенку приют. Ведь ел он с каждым днем все больше, и навоза от него тоже было все больше, а пользы никакой и ни единого словечка благодарности. Но вслух никто не решался в этом признаться, дабы не показать себя в глазах соседей черствым и бессердечным. Ведь для гусей, уток, кур и индюшек самое главное в жизни – это то, что думают о них соседи.
Наконец Гусак не выдержал:
- Господа, так дальше не может продолжаться, - прогоготал он. – Поросенок все время плачет, что, несомненно, вредно для его здоровья.
Все посмотрели на Поросенка, который, кстати, в данный момент не плакал, потому что ел.
- Я думаю, ему вреден наш корм, - прокрякал Селезень. – Посмотрите, как ужасно он выглядит!
- Какая изможденная полнота! – закудахтали куры.
- Какой болезненный аппетит! – заболботали индюшки.
- Он нуждается в смене диеты и образа жизни, - решительно заявил Селезень.
- За забором ему будет гораздо лучше, - добавил Гусак. – В конце концов, он так мечтал о свободе!
И все посмотрели на высящийся за забором Дремучий лес. Им туда совершенно не хотелось, но ведь Поросенок – это не они.
Но Поросенок покидать птичник отказался.
- В лесу холодно и страшно, - заявил он, - и я поклялся никогда не оставлять могилу сюзерена. Я зачахну от горя и буду похоронен у его ног.
При мысли, что придется откармливать Поросенка всю его жизнь, гуси, утки, куры и индюшки приуныли. Но тут из-за компостной кучи показались два странных шестилапых зверя.
- Это лисы? – испугался Петух.
- Это родичи сюзерена – Львы! – радостно заявил Поросенок. – Смотрите, какие у них гривы!
А надо сказать, у зверей была очень длинная, волнистая шерсть.
- Да, мы Львы, - гордо прошипели звери.
- Но ведь грива должна расти только на голове, как у лошади, потому она и зовется гривой, - неуверенно сказал Гусак.
- А мы седоземельские Львы, - ответили звери. – Это в жарких Багряных землях грива у львов только на голове, а в Седых – по всему телу.
- Львы рычат, а вы шипите, - подозрительно заметил Селезень.
- В Седых землях холодно, и мы простудились.
- Львы огромные, а вы не больше собаки, - поддержал соседей Петух.
- А мы и есть огромные – по седоземельским меркам. И вообще, вы что, других львов видели, что так к нам придираетесь? Мы, между прочим, помочь вам хотим.
- Чем? – спросил Селезень.
- Мы давно ищем оруженосца, которому мы могли бы передать все наши знания и умения, и этот юноша, такой просвещенный и упитанный, идеально нам подходит. Ты готов отправиться с нами, отважный Поросенок?
- Что-то от вас падалью пахнет, господа Львы, - заметил до того молчавший Индюк.
- Это аромат драгоценных седоземельских масел, делающих нашу шерсть мягкой и пушистой, - ответили Львы.
- И зубы у вас кривые и острые, как пила.
- Это наши львиные клыки, которыми мы разрываем добычу.
- А меня, а меня вы научите разрывать добычу? – спросил Поросенок.
- Если ты пойдешь с нами.
- Я пойду с вами! – заверещал Поросенок. И так ему захотелось стать оруженосцем седоземельских Львов и научиться разрывать добычу, что намерения зачахнуть над могилой сюзерена мигом вылетели из его головы.
«Как бы тебе самому не стать добычей», - подумали про себя гуси, утки, куры и индюшки. Но Поросенок визжал так громко, ел так много, а у Львов были такие большие и острые зубы, что вслух они сказали только «Счастливого пути». И потом – он ведь сам, сам захотел пойти со Львами!
И вот Львы и Поросенок через дыру в заборе за компостной кучей выбрались из птичника. Потом они долго шли по лесу, пока не пришли на чудесную поляну, посреди которой рос могучий дуб.
- Здесь, - сказал один Лев другому Льву.
- Здесь, - согласился тот.
- Что здесь? – спросил Поросенок.
- Здесь мы посвятим тебя в оруженосцы.
- А потом вы покажете мне, как разрывать добычу?
- Ну зачем потом – прям сразу и покажем.
- Здорово! – радостно хрюкнул Поросенок.
- Сейчас я укушу тебя за горло и тем посвящу в оруженосцы, - сказал один Лев.
- Будет больно? – испугался Поросенок.
- Недолго.
- А можно, я зажмурюсь?
- Зажмуривайся, - разрешил Лев.
- А почему это ты будешь посвящать в оруженосцы? – возмутился другой Лев. – Я тоже хочу.
- Я с тобой поделюсь.
- Нет, это я с тобой поделюсь.
- Вы можете посвятить меня в оруженосцы вдвоем одновременно, - предложил Поросенок, приоткрыв один глаз.
- Так тебе будет вдвое больнее, - предупредил Лев.
- Я не боюсь боли, ведь я буду оруженосцем седоземельских Львов! – ответил Поросенок и снова зажмурился.
Львы попробовали пристроиться к горлу Поросенка вдвоем, но, хотя и были они не велики, Поросенок был еще меньше.
- Не получится, - с досадой сказал один Лев.
- Ты слишком маленький, - добавил другой.
- Я скоро вырасту! – заверил Поросенок, испугавшись, что его не возьмут в оруженосцы. – Я много ем и потому быстро расту. Уверен, если я как следует поем этих замечательных желудей, то уже к вечеру, самое позднее к утру стану заметно больше.
- Тогда ешь, - приказали Львы, и Поросенок с радостным хрюканьем набросился на еду: пока они добирались до поляны, он изрядно проголодался.
И, глядя, как Поросенок уплетает желуди, один Лев сказал другому:
- А может, и впрямь подождем, пока подрастет? А то сейчас его на один зуб не хватит.
- А если до тех пор его другие съедят? – спросил другой Лев, посмотрев по сторонам. – Лес-то Дремучий, мало ли кто в нем живет.
- А мы научим его прятаться.
- А когда он станет слишком большой, чтобы прятаться, но еще недостаточно большой, чтобы съесть?
- А тогда… а тогда мы научим его топтать врагов и будем есть тех, кого он затопчет!
- Точно!
И Львы с надеждой посмотрели на Поросенка, евшего желуди.
- А вдруг не получится? – с тревогой спросил один Лев.
- Почему не получится? – удивился другой Лев.
- Ну, он же не дикий.
- Ничего, с нами одичает.
- И озвереет.
- И озвереет. Ешь больше, неблагодар… разумный Поросенок!
- Расти скорее, глу… храбрый Поросенок! Нас ждет…»
Арлетта на миг задумалась, а потом отложила перо. Она не знала, что ждет Поросенка и самозваных «львов», и ничуть о том не жалела.
Бегло просмотрев исписанные листы, графиня встала, недрогнувшей рукой поднесла два последних к пламени свечи и, как только они загорелись, без сожаления отправила догорать в камин. В том, что касалось ненужных бумаг, она была исключительно Рафиано.
Вернувшись за стол, Арлетта перечитала ставшую последней фразу: «Так в птичнике воцарились мир и спокойствие, и только маленький Поросенок плакал возле компостной кучи, над могилой Воробья, возомнившего себя орлом», - окунула перо в чернила и уверенно приписала в самом низу листа: «пока не умер от голода».
Никогда не следует давать ызаргам шанса, какими бы славными не казались они в сравнении с обитателями птичника, потому что даже самые пушистые ызарги пахнут падалью. Но об этом она напишет в другой раз.
6
Было давно за полночь, но Антуан не ложился. Хватит, належался. После позорного обморока в храме – именно тогда, когда испуганные землетрясением люди нуждались в поддержке! – он два дня был слишком слаб, чтобы встать с постели. Обычные последствия сильного душевного потрясения, не имеющие ничего общего с болезнью, убившей Эсперадора Адриана, в этом Антуан был абсолютно уверен, напрасно капитан Илласио панику поднял. Ни кровотечений, ни лихорадки, просто сильно испугался. Стыдно за свое малодушие, но от стыда еще никто не умирал.
Пока он болел, распоряжалась в городе принцесса, и справилась, как и следовало ожидать, великолепно. Антуану сегодня только дел и нашлось, что расписаться на уже составленных и начисто переписанных письмах о милости Его, явленной жителям Агариса в час Полуденного бдения. Уж теперь-то кардиналам придется ответить местоблюстителю! Антуан только попросил сделать еще одну копию: в нежелании писать кардиналу Талигойскому он был с принцессой единодушен, но единственному уцелевшему магнусу, Аристиду, написать следовало, и с этим София согласилась. Но, прежде чем поставить подпись, Антуан побывал в Храме Семи Свечей, дабы в здравом уме и твердой памяти на «милость Его» посмотреть.
Всё было именно так, как он запомнил: из основания рухнувшей кирпичной колонны вырастал багровый столб, похожий то ли на сталагмит, то ли на ствол исполинского дерева. В белом храме нерукотворная кроваво-красная колонна казалась настолько яркой, что резала глаза. Но когда стены и потолок вновь украсят фрески, она уже не будет выглядеть такой чужеродной. А еще можно остальные колонны облицевать подходящим камнем или изразцами или покрыть мозаикой. Предложение Селя просто побелить эту горожане отвергли хором.
Глядя на спасшую их колонну, все – Антуан был в том уверен – вспоминали Багряный утес. На утесе мать Бернарда сказала, что сестра пришлет брата. После землетрясения Сель сказал, что брат услышал сестру. Полученное матерью Бернардой обещание-пророчество начинает сбываться? И если это – всего лишь начало, каким будет продолжение? Что первостепенно: разрушительное буйство стихии или чудесное спасение?
Он думал об этом весь день. И сейчас на столе перед Антуаном лежало житие святой Мирабеллы, найденное в этой самой комнате, в личных покоях Эсперадора. Само житие, хоть и было самым подробным из всех, что им удалось отыскать, занимало меньше четверти книги, еще две страницы – Откровение Мирабеллы. Оба текста были написаны нарядным и безличным почерком искусного переписчика и перемежались изумительными по красоте миниатюрами. А за Откровением следовали сделанные в разные годы разными людьми записи о событиях, в Откровении предсказанных. Кляксы, помарки, слова зачеркнутые и слова подчеркнутые завораживали не меньше миниатюр. Некоторые записи принадлежали Эсперадорам, некоторые – магнусам (обычно Знания или Истины), некоторые – кардиналам-секретарям, и это явно свидетельствовало о том, что ритуал обращения к Сестре всех братьев и Заступнице всех сестер не был тайной для конклава. Уцелевшие кардиналы должны о нем знать, а значит, могут знать большее.
Первая запись рассказывала о восстановлении Агариса после разрушения его Рамиро Алва. Затем записи следовали друг за другом с разными промежутками. Иногда авторы поправляли тех, кто писал до них, иногда опровергали. А через страницу или через десять страниц кто-то опровергал опровержение. Это походило на спор – спор, реплики в котором разделены годами и десятками лет. Последняя запись принадлежала Адриану и была сделана примерно за год до его смерти. В то время Эсперадор уже тяжело болел: Антуана, вылечившего когда-то маркиза Эр-При (хотя на его собственный взгляд, именитые коллеги просто недооценивали желание талигойца жить и спешили подготовить принцессу к неизбежному горю, а Великолепная Матильда гнала их из дома нагайкой и требовала привести другого врача – так и дошла очередь до него, только начинавшего в те годы практику), в строжайшей тайне приводили к постели больного, и одно это указывало на то, как все отчаялись. Антуан не смог определить причину недуга и с тех пор ни разу не встречался ни с чем похожим.
Умирающий Эсперадор был единственным, кто писал не о сбывшемся, а об ожидаемом – о разрушении Серого города под Ржавой луной. Адриан считал, что это Агарис, а разрушит его Рокэ Алва. Не потому ли Юнний так стремился к миру с Талигом? И Юнний, и Адриан, несомненно, знали много больше Антуана, но, зная правильный ответ, куда проще найти решение. Всегда проще найти, если знаешь, что ищешь. Мориски, вот о ком предупреждала Мирабелла – если можно и возможно предупредить о неизбежном.
В Откровении еще были не исполнившиеся стихи, а в книге – чистые страницы. Кто-то должен продолжить этот странный, безответный разговор. И кто-то должен написать о судьбе Агариса. Он сделает это сейчас – когда вера в милость Его нерушима, и, с верой этой, он сможет вспомнить те дни без гнева и ярости, со смирением чтущего и ожидающего. С тщательностью врача, понимающего, что точный рассказ о победившей болезни приближает победу над ней.
О чем писать? Что было главным, что было важным, если требуется описать не гибель города, а исполнение пророчества? Антуан еще сильнее стиснул перо.
Всё ли он помнит, всё ли он понял? Хватит ли ему сил написать о предсказанном разрушении Серого города, если стоит закрыть глаза, и он видит город, которого больше нет? Видит людей, которых больше нет.
В силах ли человеческих подобное понять?..
Это случилось четыре месяца назад. А кажется – в другой жизни.
7
Он родился под пасмурным северным небом на берегу холодного Холтийского моря – разве мог он считать серый цвет бесцветным и блеклым? В Газарее все краски будто размыты. Сочувственно цокают языком холтийцы: «Сыро тут у вас». «И скучно» – обязательно добавляют нуху и обязательно приосаниваются. Но кто-то любит четкость и яркость гравюр, а кто-то – прозрачность акварели. Он любил туманную акварель родных пейзажей и строгую ясность научных трудов.
Литтэн в слиянии с Дейне, звездой эпохи. Астролог, составлявший гороскоп для четвертого сына Жана Левасера, врача в четвертом поколении, утверждал, что младенца ждет блистательная карьера. Жан заплатил астрологу за добрый прогноз, но сам остался при убеждении, что карьеру создают не звезды, а упорство и трудолюбие.
В возрасте двадцати двух лет бакалавр медицины Антуан Левасер отправился в Агарис, дабы в сердце эсператизма припасть к живительному источнику знаний, и сам не заметил, как полюбил южный город, где небо и море состязались друг с другом в синеве, а солнца было так много, что даже громада Цитадели казалась какой угодно, но только не серой. Отец был прав, упорство и трудолюбие приносили щедрые плоды. По прошествии десяти лет, накануне Зимнего Излома, сам магнус Знания удостоил его аудиенции, приглашая присоединиться к ордену.
Слуга Создателя искушал не хуже Леворукого, соблазнял рукописями, недоступными мирянам. Говорил, что, быть может, именно Антуану суждено вернуть в мир древнее искусство врачевания. Приманка была сладка, а плата не казалась молодому врачу чрезмерной. Да, он не сможет завести семью, но он и не чувствовал в себе стремления к семейной жизни, а старшие братья уже не раз порадовали родителей внуками. Что до женского общества, то весь Агарис знал про любовниц Эсперадора Адриана, а ведь тот был неплохим Эсперадором. Смущал собственный недостаток веры, но веры от него «совы» не ждали, они ждали упорства и труда.
Антуан попросил время на раздумья, сказал, что если суждено ему начать новую жизнь среди новых братьев, то пусть она начнется в новый круг. Магнус согласился подождать, а новая жизнь ждать не стала. Разбудившая город в первый день весны канонада была нападением морисков.
Для обзоров
@темы: ОЭ
-
-
10.10.2013 в 22:15-
-
10.10.2013 в 22:15-
-
10.10.2013 в 22:53Автор - вам респект и нижайший поклон. Вы так пишете, что я читаю о нелюбимом персонаже, кривлюсь, плююсь, испытываю неприязнь - и все равно читаю, до того интеерсно.
А с Арлеттой давно все ясно. Лучшим ей ответом за слепоту-в-гордыне будут открытые глазки и правда с размаху прыгнувшая в лицо. Да так. что бы не отвернуться, ни глазки закрыть, ни забыть.
-
-
10.10.2013 в 23:02Ты недооцениваешь возможности двоемыслия
Мне больше интересно ее столкновение с Георгией, женой Ноймаринена
-
-
10.10.2013 в 23:54-
-
11.10.2013 в 01:24Ага.
С Арлеттой трудно разговаривать, ее надо сразу посылать туда, куда солнце не заглядывает. А мадам Ноймаринен по своему статусу может это сделать.
И ваще!
Реали хочу, что бы мадам Арлетта наконец с такой кондовой правдой столкнулась, аж искры из глаз. Всегда мечтала, что бы ее Арно оказался подопытным (и успешно!) кроликом Катарины.
-
-
11.10.2013 в 02:01Ловлю любое упоминание о "святой-с-ястребом" - очень интересно! И "тяжёлый, серебряный, старинный" браслет - любимая "ювелирная" тема.
-
-
11.10.2013 в 09:15-
-
11.10.2013 в 13:44Вот-вот-вот!
Реали хочу, что бы мадам Арлетта наконец с такой кондовой правдой столкнулась, аж искры из глаз. Всегда мечтала, что бы ее Арно оказался подопытным (и успешно!) кроликом Катарины.
Думаю, и тут Арлетта придумала бы для себя удобную сказку.
-
-
11.10.2013 в 16:09Draccy, Спасибо!
Р.А., "радостных" открытий у Арлетты будет с избытком, но что она с ними сделает - мне пока не понятно. Спасибо!
Маша Соколова, Спасибо!
Linnaren, Ловлю любое упоминание о "святой-с-ястребом" - очень интересно!
Она еще большую роль во всем сыграет!
уже играетSiore, Спасибо!
Обычно я начинаю главу выкладывать по мере вычитки когда уже черновик главы целиком есть, но этот фрагмент "сбежал" из предыдущей главы как раз в результате вычитки, и гадание по Пушкину неожиданно до того в тему оказалось, что вот
-
-
10.11.2013 в 04:27В смысле растворимый ?
Эд подозревал, что до Агариса чета Уэйдов еще раза два-три насмерть поругается
Во здесь царапнуло - про брата с сестрой разве так сказать можно ? По-моему только про супругов, не ?
Я должна была догадаться, для убийства требуется храбрость, а такие, как он…
/умилённо/ Холлидей, ну прямо вылитая
Как подумаю, что он представлял, когда звал ее «Катари», моим именем звал!.
Я смотрю у нашей почетной святой очень богатое воображение ?
Она однажды ворона притащила. Как с ним справилась – даже не спрашивайте.
Посмотрел в вики размеры... впечатлился
Герцог Окделл не ждал удара, потому что сам бы его не нанес. Он молод и не желает убивать. И не умеет.
/вздыхает/ Вот именно. При всех его закидонах одно было неизменным - он не убийца. В отличие от
ЗЫ. От всей души спасибо и снова запасаюсь терпением
-
-
10.11.2013 в 15:16Xrenantes, /умилённо/ Холлидей, ну прямо вылитая
Точняк
-
-
10.11.2013 в 18:34В смысле растворимый ?
С молоком
Во здесь царапнуло - про брата с сестрой разве так сказать можно ? По-моему только про супругов, не ?
Вообще можно. Чета = пара.
У Тютчева:
Есть близнецы - для земнородных
Два божества - то Смерть и Сон,
Как брат с сестрою дивно сходных-
Она угрюмей, кротче он...
Но есть других два близнеца-
И в мире нет четы прекрасней,
И обаянья нет ужасней,
Ей предающего сердца...
Сейчас да, обычно только для супругов употребляется, и мне как раз хотелось в реплику Эда чуть-чуть "старомодности" добавить, но если царапает - я подумаю. Спасибо, что сказал.
Холлидей, ну прямо вылитая
*робко* А это кто?
Я смотрю у нашей почетной святой очень богатое воображение ?
Это еще цветочки!
Посмотрел в вики размеры... впечатлился
Это
звоночекбубенчик!Вот именно. При всех его закидонах одно было неизменным - он не убийца. В отличие от
Гусь учил - не научил, Ворон учил - не научил, Иноходца пропускаем (он, кстати, тоже не умеет, просто другим не мешает), Альдо (Зверя? Спрута?) пропускаем, теперь будет Ястреб учить!
ЗЫ. От всей души спасибо и снова запасаюсь терпением
Надеюсь, на следующей неделе, к концу
-
-
10.11.2013 в 18:46-
-
10.11.2013 в 18:50Это персонаж с ЗФ
Для нее очень характерны такие вот фразочки. И даже была вот именно такая
-
-
10.11.2013 в 18:53Забавно получилось
-
-
10.11.2013 в 19:57Это праздник какой-то
-
-
10.11.2013 в 19:59Спасибо, очень эффектно и интересно.
-
-
10.11.2013 в 20:29С молоком
Одобряю. Еретики, однозначно!
Вообще можно. Чета = пара.
У Тютчева:
Ого. Буду знать.
А это кто?
Это персонаж с ЗФ
Ага, а та знаменательная фраза достойная внесения в анналы звучала так - "Дик трус и дешОвка, он даже человека убить не способен"
Мы тогда с Дрэкки долго ржали (я) и смеялись (Дрэкки)
Это еще цветочки!
Это звоночек бубенчик!
/плотоядно потирает руки/
Иноходца пропускаем (он, кстати, тоже не умеет, просто другим не мешает)
Вот как раз Робер и умеет. Вспомни как он быстро и просто гоганов порешил. Нет, потом конечно внутренне обрыдался...
теперь будет Ястреб учить!
/подозрительно/ Научит ?
Надеюсь, на следующей неделе, к концу
-
-
10.11.2013 в 22:13Вот как раз Робер и умеет. Вспомни как он быстро и просто гоганов порешил. Нет, потом конечно внутренне обрыдался...
А вот тут надо подумать и перечитать. Мне почему-то запомнилось, он на Карваля тогда все спихнул.
/подозрительно/ Научит ?
Жизнь научит, и Дику придется учиться с этим умением жить.
-
-
10.11.2013 в 22:35Вот весь эпизод
читать дальше
Жизнь научит, и Дику придется учиться с этим умением жить.
/грустно вздыхает/...
-
-
11.11.2013 в 19:37-
-
11.11.2013 в 20:00Маша Соколова, нашла этот ролик. Вот уж погнали - так погнали! Еле ноги унес!
-
-
11.11.2013 в 20:14-
-
11.11.2013 в 20:19все-таки пора мне перечитать Канон целиком, а не выборочно, вот совсем этот эпизод, как оказалось, не помню.
/пугается/ Вот только не говори, что этот факт у тебя сюжетообразующий, я этого не перенесу ...
Еле ноги унес!
Читал как то интересную статью о причинах переориентации охотничьих предпочтений европейского дворянства с кабана на оленя...
-
-
11.11.2013 в 20:21-
-
11.11.2013 в 20:37-
-
11.11.2013 в 20:56-
-
11.11.2013 в 20:58Ну хоть кто-то из коренных талигойцев, а не кэналлийцев и прочих бергеров когда-то чем-то этаким интересовался!
Ну, конкретно для этого так глубоко копать не надо было.
Ещё в КНК было:
читать дальше
-
-
11.11.2013 в 21:07