94НН03 С006Щ3НN3 П0К4ЗЫ8437, К4КN3 У9N8N73ЛЬНЫ3 83ЩN М0Ж37 93Л47Ь Н4Ш Р4ЗУМ
Название: Повесть о Доме Скал
Фэндом: Отблески Этерны
Категория: Джен
Рейтинг: PG-13
Размер: Макси
Жанр: АУ
Статус: В процессе
Дисклеймер: Прав не имею, выгоды не извлекаю
Аннотация: Ричард бросился на Катарину с кинжалом - но не убил. Что будет дальше, при условии, что дело происходит в альтернативной окделлоцентричной Кэртиане, где у литтэнов есть головы, а у восстания Эгмонта - причины? Люди Чести всегда бегут в Агарис...
читать дальше
Закончив письмо, графиня хотела по привычке поставить дату, но вспомнила жеманные «написано-подписано» в излияниях Капотты и оставила как есть – без даты и без подписи. Пусть последнее слово будет действительно последним!
Перечитывать то, что никто не прочтет, было бы нелепо. Арлетта сложила каждый лист пополам исписанной стороной внутрь, чтобы не испачкаться в чернилах, а затем поочередно их скомкала и запустила в камин. Бумажные «снежки» один за другим ярко вспыхнули на углях и рассыпались пеплом. Легче не стало. Иссерциал советовал доверить то, чем не хочешь обременять друга, огню, но советы великого поэта не шли ни в какое сравнение с его стихами. Она потратила час времени – и потратила его впустую.
За окном накрапывал не по-летнему хмурый дождь, но и он не мог охладить бушевавшую в сердце ярость. Прошло три дня, всего три дня, но урожденная Рафиано не верила, что три недели или три месяца что-то изменят: двенадцать лет не умерили ненависть к Борну, а его сестру она сейчас ненавидела даже сильнее.
Когда убили Арно, Каролина примчалась в Сэ первой. Умоляла простить ее за преступление брата, хотя Арлетта сроду не винила никого за чужие поступки и не считала родство с преступником виной, и отношения к подруге – даже в мыслях! даже в первые оглушающее страшные дни! – ни на гран не переменила. А та требовала для предавшего дружбу мерзавца самой жестокой казни. Как она торопилась отречься от впавшей в опалу родни! А как потом плакала на похоронах Магдалы Эпинэ…
Графиня который раз провела пальцами по спине бронзового леопарда. В их последнюю встречу Жозина говорила, что мертвых надо хоронить, иначе начнется чума. А все убийцы и предатели – мертвецы, даже если по какому-то недоразумению еще ходят под солнцем. Что ж, Гектор уберет из Савиньяка Лансаров, а она выкинет все, что могло бы напомнить о Каролине Борн. Подарки, письма – все. И начнет прямо сегодня со столичного особняка. Спасибо белоштанному анаксу, гори он в Закате: если будут спрашивать, она может сказать, что делает уборку после мародеров. Это и будет уборкой – следы гиены надо уничтожить, чтоб не приманивали в дом закатных кошек. Письма – в огонь, а то, что имеет цену в золоте и не прельстило воров, пополнит городскую казну – Робер будет рад.
Если бы Ро спросил, Арлетта бы все ему рассказала: лгать, оберегая репутацию двоемужницы и мужеубийцы, не было ни сил, ни желания. Но Робер не спрашивал. Дома Проэмперадор Олларии или ел, или принимал представителей горожан, и ни одному из этих дел присутствие Капотты не мешало, а того, что бывший ментор фактически под арестом, он, похоже, даже не заметил. Иноходец честно волок воз столичных проблем, и у графини язык не повернулся увеличивать этот груз. А исповедь Капотты, как ее не сокращай, стала бы для сына Жозины грузом.
Еще более немыслимым было рассказать о своем знании Катарине – не время. Однажды Арлетта ей все расскажет. И о Капотте, и о Штанцлере, а главное – о том, что все, сделанное по приказу Штанцлера, с лихвой искуплено служением Олларии. Бертраму и Гектору она так прямо и напишет. И в следующем письме в Торку тоже обязательно расскажет, как много королева делает для столицы, и убедит Жермона ответить на письма сестры. Нельзя допустить, чтобы вдова Фердинанда повторила судьбу вдовы Франциска: осталась в одиночестве, всеми брошенная и никому не нужная. Алиса свою участь заслужила, а Катарина старается исправить содеянное и внушает любовь всем, кто ее знает. И Жермон тоже обязательно полюбит сестру! А пока единственное, что графиня Савиньяк могла сделать – это быть рядом и держать в узде придворный птичник, не позволяя глупым курицам воровать у измученной девочки бесценные минуты отдыха.
Четвертая беременность давалась Катарине тяжело, события последних месяцев подточили ее здоровье. Смерть братьев, бесчинства временщиков в Эпинэ, нелепые обвинения Колиньяра, абсурдное и чудовищное царствование Альдо… Но мерзкая выходка Окделла даже в таком ряду стояла особняком.
Подумать только: угрожать женщине, ждущей ребенка, ножом, а потом запереть ее, испуганную, одну, без возможности позвать на помощь! Не реши Робер навестить кузину, кто знает, когда бы расфуфыренные дуры осмелились потревожить королеву, ведь Окделл сказал, что та просила не беспокоить! А у другой двери караулили его сообщники, и ни у одного не возникло даже тени жалости. Правильно их Карваль назвал: ызарги.
Если бы только Карваль был подобен Лионелю! Он бы поймал Окделла и Лоу в «Озерной деве», вызнал дальнейшие планы изменников и переловил маленькие отряды беглецов до того, как они успели соединиться в серьезную военную силу. Но, увы, хоть Валме в письмах и сравнивал маленького генерала с папенькой, на деле тот оказался таким же, как ее младшие: военные хитрости схватывал на лету, а в человеческих подлостях совсем не разбирался.
Робер все еще продолжал расследование – в упрямой надежде найти обстоятельства, смягчающие вину надорского болванчика. Он был таким же, как Арно. Тот тоже кинулся к Борну, дабы убедить друга перестать выгораживать Приддов и Окделлов, вот только «друг» оказался таким же мерзавцем, как его дружки. Ро радовался, что Лоу отправился на юг, потому что это отдаляло Ястреба Надорэа от Надора, а Арлетта – потому что это отдаляло сынка Мирабеллы от малыша Арно.
Лоу ехал на юг – прямиком в когти Росио, уж Ворон с перепелятником справится. А то, что ястреб Ястребу мертвого ворона притащил, так Арлетта суеверной не была. Приметы, предчувствия и прочие глупости, о которых вдохновенно вещал прикормленный Окделлом ювелир – пустая чепуха. Арно был мертв, а она не чувствовала ни малейшего беспокойства, пока во двор не влетели гонцы на взмыленных конях…
И все-таки, что заставило Окделла кинуться к Штанцлеру? В то, что юнец убил старика по требованию Ястреба, мог поверить только Иноходец: ястребы славятся наглостью, но так рисковать попросту глупо, а Лоу умен. И любит подпустить туману – один триолет чего стоил! Потребуйся смерть Штанцлера Лоу, его бы убили молодчики Уэйда и спрятали тело, заставляя мучиться неизвестностью всех, кого старый, больной и очень много знавший человек держал на крючке. Убийца несомненно Окделл, и убил он, не согласуясь с сообщниками. Но за что? Надо будет осторожно расспросить Катарину о последнем разговоре с бывшим кансилльером – помешанность на Рыцарской Чести едва ли помешала бы потомку святого Алана подслушивать, особенно, если говорили о нем.
И имелась во всей этой истории еще одна загадка: кем была последняя участница мерзкого спектакля, кто такая Арабелла? Пылкая почитательница Дидериха, вообразившая себя героиней пьесы, или расчетливая дрянь? Впрочем, как показал пример Каролины, первое распрекрасно уживается со вторым.
Что делала девица во дворце, очевидно: пасла подсвинка, чтобы он какой-нибудь глупой выходкой не сорвал все планы. Например, не кинулся за Штанцлером, забыв о королеве. При свете дня и множестве людей изображать юношу могла лишь наглая, самоуверенная тварь – под стать Ястребу. Но будь Лоу ей любовником, хотя бы и бывшим, трактирные служанки обязательно бы проболтались, а они утверждали, что надорец вел себя исключительно как опекун. Да и не станет пронырливая кошка возиться с калекой из романтических чувств, а смысла идти за нищего барона замуж ей нет тем более: столь ловкая охотница выбрала бы дичь пожирнее.
Ну конечно, она нацелилась на Окделла, вздумала стать герцогиней! А самое смешное, что для объекта ее устремлений сия закатная кошка может оказаться счастливой картой – по крайней мере первое время Повелитель Скал будет требоваться ей живой и благополучный.
История про седоземельских «львов» упрямо просилась на бумагу. Может, написать, как они сообща с Кошкой откармливают Поросенка на убой?
Кошка, возомнившая себя слишком умной, чтобы ловить мышей. Решившая, что она слишком хороша, чтобы служить людям. Придворные курицы опять все примут на свой счет, и опять совершенно зря, но Арлетта давно не оглядывалась на куриц. Она писала для тех, кто поймет и оценит, и эту историю тоже обязательно напишет – чуть позже. Сейчас главное быть рядом с Катариной.
Королева кормила голубей; символы милосердия толкались и дрались. И Робер подумал, что надо будет непременно рассказать об этом Арлетте: столь вопиющее противоречие образа и реальности обязательно ее позабавит. Поездка на площадь Оленя далась графине тяжело – он видел. И подозревал, что в сожженном Сэ будет не легче. Никола на такое сравнение обидится, но в деле создания руин великая Эпинэ и великая Талигойя друг друга стоили, и точно не стоили загубленных ими жизней.
Две кровожадные твари в кружеве возвышенных речей.
- Не все дамы стоят того, чтобы их защищать, – будто угадав его мысли, произнесла сестра. – Не будь некоторых женщин, не было бы и бед, которые они принесли.
- Не будем об этом, – попросил Робер. – Тебе надо думать о хорошем.
- Брат Анджело запрещает мне плохие мысли, но разве мысли запретишь? Я начала думать и не могу остановиться: что было бы, если бы… Будь я по-настоящему храброй, будь я по-настоящему гордой… Я не была. Я стала уродом, и винить мне в этом некого. Только себя и… Неважно! – Катари отряхнула с ладоней последние крошки и сцепила пальцы. – Я потом тебе все расскажу, как обещала. А сейчас будем говорить о хорошем, чтобы о хорошем думалось. Мне тяжело говорить одно, а думать другое – столько лет училась и не выучилась. Потому и молчать привыкла, а с тобой будто за все годы выговариваюсь и наговориться не могу. Сама дивлюсь, какой болтушкой оказалась! Говорят, мэтр Капотта живет теперь в твоем доме. Он ни в чем не нуждается? Он так мужественно держался на суде, мы ему очень обязаны.
- Да, все просто замечательно, - заверил Робер, мысленно пнув себя за то, что не поблагодарил бывшего ментора. Но мэтр предпочитал проводить время в своей комнате, а сам он дома только ел да спал, так что они еще даже не виделись ни разу. – Арлетта хочет помочь ему покинуть Олларию. Столица сейчас неподходящее место для одинокого старика, а в провинции у него остались друзья.
- Вот как. И куда графиня Савиньяк хочет его отправить?
- Кажется, в Гайярэ, он ведь долго там жил, – не моргнув глазом, солгал Эпинэ: подробностей он не знал, но волновать Катари недопустимо. – Кстати, графиня выяснила, кто голубей зимой воровал, - добавил Иноходец, чтобы сменить тему, пока совсем не заврался.
- Надеюсь, с ним не сделали ничего… плохого?
- Сделаешь с ней, как же, - фыркнул Робер, вспомнив красочный рассказ Арлетты.
- Она? Тогда мы тем более даруем ей прощение! Должно быть, бедная женщина совсем отчаялась, если решилась… Я уверена, она не для себя!
Иноходец хлопнул себя ладонью по лбу: ну не осел ли он?
- Некого там прощать. Это не женщина, это ястреб Лоу.
-Эдвард Лоу? – Бледное личико Катари исказил ужас. – Он был здесь? Но он… все говорили, он… болен. А он здесь…
- Нет, нет, - Робер бережно обнял задрожавшую сестру, – все хорошо. Прости, прости дурака. Я б девиз поменял, «Изрекает глупость» в самый раз было бы, да Марианна не простит – за детей. Прости, разучился я веселые истории рассказывать.
- Я так рада, что ты о детях думаешь, - еле слышно прошептала Катари. – А что за история?
- У Эдварда ястреб был, полудикий как обычно, - виновато объяснил Осел Эпинэ. – Это он голубей воровал. Вернее, она. И ведь в парке никому ни разу на глаза не попалась, паршивка.
- Лоу совсем о ней не заботился? – встревожилась сестра.
- Это она о больном хозяине заботилась. И голубей для него же таскала, чтобы ел и выздоравливал. Представляешь, он ее Доритой назвал, так кэналлийцы к девушкам обращаются.
- У гайифцев такие же обращения, нам с братьями мэтр Капотта рассказывал. Дор, дора, дорита. Такие разные страны, а общее есть. Я рада, что у мэтра все хорошо.
Раздалось басовитое воркование: самый отпетый из драчунов, распустив хвост и раздувшись, увивался за одной из тех голубок, которых только что распихивал ради хлебных крошек. Вот почему Дорита на такого толстяка не польстилась? Видать, понимала, что пустота внутри.
- Никогда не была голубкой, – тихо промолвила сестра. – Глупой, жестокой, трусливой была, не отмолить, но дутыши мне никогда не нравились. Разрядиться и крутиться на месте, как же это глупо! Прости, я не хотела обижать мертвого.
- Катари, я больше не жалею об Альдо, не после всего, что он сделал. Я сожалею о горе Матильды, и только. Но он и Матильда, они вдвоем спасли мне жизнь. А теперь выяснилось, что и Лоу тоже. Столько лет считал, что это мы надорцев спасали, и ни разу не задумался, как из Надора в Агарис попал. Я должен Эдварду жизнь, а он наверняка еще что-нибудь устроит.
- Он может поднять Надор?
Сможет или нет – только время покажет, а попытается обязательно: Ястребы из Лоу по праву славились упорством. Но хватит Катари пугать.
- Ноймаринен с Лионелем не позволят. А про мэтра Капотту тебе лучше у Арлетты спросить. Она в моем доме чаще меня бывает.
- И во дворце тоже чаще. – Сестра не укоряла, нет, и оттого было еще хуже.
- Я стараюсь, - развел руками Робер, - но если я сегодня что-то не сделаю, завтра это взвалят на тебя, а этого я допустить не могу, ты и так больше меня делаешь, и не спорь, я же вижу. Я с тобой отдыхаю, а Арлетта в Олларию приехала, дабы помогать королеве. Естественно, она старается быть рядом.
- Когда не ездит по городу, - с непонятной интонацией отметила Катари. – Кто бы про что не рассказывал, обязательно упомянет графиню Савиньяк.
- В особняк Алва графиня поехала по моей просьбе, - напомнил Робер, – и, разумеется, ей надо было увидеть, во что превратился ее дом. И ей тоже хочется разобраться в истории с Окделлом, он был другом ее сына. А Лионель наверняка ждет письма.
- С докладом, - с горечью произнесла сестра. – Я боюсь его. Ты его не знаешь.
- Я служил с Эмилем, верно, но Лионель приезжал к нему. А уж в детстве сколько раз его видел! Дед его будущим экстерриором или кансилльером считал лет с пяти, если не раньше.
- Рафиано, а не Савиньяк, - испуганно подтвердила Катари. – Если мои сыновья умрут, а Рокэ так и не женится, он станет герцогом.
- Я не думаю…
- А я думаю! Не могу не думать. Брак со мной не принес стране мира – мир принес Рокэ Алва, а я стала Дораку не нужна. Никто не скажет об этом вслух, но не умри Сильвестр – не многое бы изменилось. Манрик хотел женить Фердинанда на своей внучке, а кардинал – на дочери Фомы, но им обоим мешала не я, а мой сын. Старший сын короля. Поэтому Рокэ отправили в Фельп, а потом в Ургот с запретом возвращаться без королевского приказа. Лионель обещал Рокэ защищать нас, а сам отправился в Кадану.
- Он мог не знать.
Сестра горько рассмеялась:
- Он знал, Робер. Он знал. Иди речь о моей жизни – я бы согласилась на все их нелепые обвинения, призналась бы в чем угодно, но за детей я буду драться. Я Ариго!
- Дорак мертв, Манрика и Колиньяра ждет суд. О чем бы не думал Лионель, Рокэ регент, и он никогда… - Робер хотел сказать «не допустит несправедливости», но сожранная горным зверем долина Биры встала перед глазами. – Катари, тебе нечего бояться! - взмолился он. – Себя не бережешь – подумай о ребенке, дитя и мать – единое целое.
- Я стараюсь, - ответила сестра, нарочно или случайно повторяя его слова, – но я королева. И хотя я боюсь Лионеля, я каждый день молюсь за его успех – ради Талига.
- Лионель служит Талигу.
- Лионель после смерти отца пошел за Рокэ, потом они встали рядом, но Лионель – не Рокэ. Знаешь, Окделл много глупостей говорил, но когда он заявил, что настоящий старший сын и наследник – Эмиль, я почти поверила. Эмиль Савиньяк – Олень, а Лионель – ястреб, и бьет, как ястреб – из засады. Все ястребы – убийцы, и даже любовь они выражают тем, что убивают. Как та птица, Дорита. Если Лионель решит, что королева Катарина Ариго Талигу не нужна…
- Лионеля есть кому держать в узде, - убежденно произнес Робер.
- Я тоже так думала, пока не стало поздно. Умоляю, будь осторожен с Лионелем... и с его матерью. Каролина Борн и Жозина Ариго были ее подругами, а он ее сын. Ради детей женщины способны на все, на любою подлость. Ради меня, ради Марианны, ради ваших будущих детей, Робер! Будь осторожен!
Иноходец молча обнял сестру. Спорить с ней сейчас бесполезно, Катари столько раз предавали, что заслужить ее доверие можно только делами. Пройдут годы, и герцогиня Алва будет с улыбкой вспоминать сегодняшние страхи. Так будет, так обязательно будет! А сейчас он просто обнимет ее и скажет, что все будет хорошо. И сделает все, что в его силах, чтобы так и было.
UPD 09.10.15 читать дальше
- А потом я шагнул в Лабиринт и проснулся, - со вздохом закончил Дик. Как он и предполагал, рассказанный при свете дня, сон оказался глупым и нестрашным.
По широкой дуге обогнув Крион и Гарикану, они наконец-то вышли на прямую дорогу к их цели – к Святому городу. В двадцати пяти хорнах на восток гайифцы бились с морисками, в двадцати хорнах на запад Эмиль Савиньяк держал за горло Бордон, а Агария была такой же мирной и сонной, что и год назад, и нашествие талигойцев в мундирах беспокоило хозяина гостиницы ровно до того момента, пока интендант артиллеристов не начал торговаться, сбивая цену за постой, ведь благородные господа займут все комнаты в его убогой лачуге. Колин, раздав указания, отправился с разъездом вдоль тракта, надеясь встретить торговцев или других путешественников со свежими новостями из Агариса, а Дик остался с Эдвардом в гостинице и ничуть не удивился, когда барон спросил Повелителя Скал о необычных снах. По правде, Дик ждал этого вопроса и точно знал, о чем расскажет, и не раз перебирал в памяти подробности, не имея духу сам начать разговор. Но в опрятной солнечной комнатке за бокалом превосходной лечуза вьянка у распахнутого в сад окна ужасное, исполненное тьмы жерло выглядело не опаснее колодца. Да что там колодец – дыра в земле, не более.
- Вы уверены, что это был именно Лабиринт? – задумчиво спросил Эдвард.
- Гальтарский? В Ариго? Да откуда ему там взяться! – отмахнулся Дик.
- Но другие герои вашего сна считали, что это он?
Та сумасшедшая троица?
- Да. Церковник мне еще вслед про Зверя Раканов кричал.
- Что кричал, помните? Дословно?
- Вас четверо, всегда четверо, навечно четверо, но сердце должно быть одно: сердце Зверя, глядящего в Закат. Цена Зверя – жизнь, имя Зверя забыто, а Зову цена – смерть, - без запинки повторил Дик. – Дело, наверное, в том, что в глубине души я знал, что кровная клятва обязательно должна быть исполнена. Может, в детстве разговор об этом слышал – что род клятвопреступника карает Зверь Раканов. Поэтому, когда я решил клятву королеве не исполнять, мне и начали сниться сны-предостережения. Ведь любой сон – разговор с самим собой.
- Были еще сны?
- Да. Когда мы возле Данара ночевали, вы еще в тот вечер рассказали, как Катари пыталась отца и Мишеля Эпинэ обмануть. Я тогда твердо решил, что служить лживой твари не буду, и мне приснилось, что ко мне пришли отец Герман, капеллан Лаик, и Паоло, мой однокорытник. Они оба пропали, когда я там учился, и тел не нашли. Они требовали, чтобы я вернулся в Олларию, к королеве, потому что я сам ее выбрал и моя кровь принадлежит ей.
- Вы уверены, что это был сон, а не визит выходцев? – невозмутимо уточнил барон.
- Уверен. Выходцы ко мне тоже приходили, когда я в Надор по поручению… регентского совета ездил. Арамона и капитан Гастаки. Чушь какую-то несли про горячих и холодных. Страшно ничуть не было! А потом в дверь постучал Литенкетте, и оказалось, что я в комнате один, а вся комната выстыла и плесенью покрыта, - почти похвастался Дик.
- А запах лилий был?
Ох, вот дались эру Эдварду эти лилии! Но он хотя бы сам не пытался их унюхать, в отличие от Арабеллы. Разумеется, девушка старалась делать всё как можно незаметнее, но мальчишки-корнеты, через одного тайно в сестру полковника влюбленные, конечно же заметили и тоже стали принюхиваться – к себе и к друг другу. А чем можно пахнуть, когда полк летит через Алат кентером и все с утра до вечера в седле? Так что лица у корнетов были соответствующие – заставляющие даже самых рассудительных людей нет-нет, да и втянуть украдкой носом воздух. А Лоу, вместо того, чтобы вмешаться, то ли радовался негаданной всеобщей бдительности, то ли развлекался втихаря. И так два дня, пока до полковника не дошло. Дик не знал, сам ли Колин заметил происходящее или ему кто-то нажаловался, но с кого все пошло, Уэйд выяснил быстро. Арабелла была подвергнута допросу, но про сны и лилии, к счастью, не сказала. В итоге брат с сестрой опять поругались и уже второй день не разговаривали.
Сам Дик ничего судьбоносного в запахе лилий не видел, но обижать друга отца не хотел и честно попытался вспомнить, кто чем пах.
- Капитана Гастаки – это женщина была, представляете? – я как-то не обнюхивал. Про Арамону не помню или внимания не обратил – он в последний раз у самой двери стоял. Когда в Олларии приходил, от него за несколько шагов очень сильно гнилью несло. Я тогда еще не знал, что это выходец, и решил, что мне все приснилось, а лестница сгнила, потому что дом после бегства слуг-кэналлийцев брошенный стоял. От Паоло с отцом Германом точно ничем не пахло. От госпожи Тишь вереском и еще первым снегом – знаете, как утром на святую Элисон бывает. А лилиями пахла та тварь, которая отцом притворялась, и немного зверь в Мон-Нуар. Но зверь больше падалью. А эсператистский клирик пах гарью – будто только что из Заката вылез. Смешно, да? – Дик криво улыбнулся. – Я вам рассказываю и самому смешно, что так тогда испугался. Надо было раньше вам рассказать.
- Что же не рассказали?
- Я хотел, - признался Дик, - но мне показалось, что вы слишком большое значение снам придаете. Не хотел вас расстраивать.
- Придаю слишком большое значение снам? – задумчиво проговорил Эдвард, сжимая в кулак пальцы левой руки, насколько позволяла повязка – появилась у барона в последние дни такая привычка. Будто проверял каждый раз, что кисть его слушается.
Заметив, что за ним наблюдают, Эдвард тут же расслабил руку и опустил ее на стол – ладонью вниз. Дик хотел сказать, что все понимает, но не смог подобрать слов. При том, что барон с трудом ходил, понятно, как он боится потерять еще и руку. И понятно, что любой досадовал бы на себя, если бы так глупо, по собственной неосторожности поранился. И вообще, это Дику следовало стыдиться, что так всех напугал. Но стыдиться не получалось.
- Я бы и рад снам значения не придавать, - вздохнул Эдвард, - да они наяву сбываются.
- Думаете, сон может быть как-то связан с медальоном? – Рассыпающаяся в труху реликвия Повелителей Скал сейчас спрятана в седельной сумке барона: вдруг еще удастся починить?
Эдвард пожал плечами:
- Абстрактную магию я изучал исключительно в Лаик, а практической вообще никогда не занимался. Сами понимаете, как я во всем этом разбираюсь.
- Нам в Лаик рассказывали о свойствах драгоценных камней, - припомнил четвертый в выпуске.
- Нам тоже. Но в Агарисе верят в чудесную силу адриановых эспер, а они внешне такие же, каким был ваш медальон – серебряная пластинка с выдавленным знаком. Если допустить, что в прошлом эории владели некими позабытыми ныне знаниями, почему бы не предположить, что и знак главы Великого Дома обладал особыми свойствами? Например, показывал, угрожает ли что-нибудь его владениям или вассалам.
- И вы думаете, что теперь он свои магические свойства потерял? – расстроился Дик. При мысли, что пока он рылся в поисках утраченного наследства в кладовых Олларов, настоящий волшебный талисман висел у него на шее, стало обидно за собственную недогадливость.
- Я не знаю, что думать, - признался Эдвард. – Ходж рассказал, по Надору всю весну ходили слухи, будто Дом Скал падет в день Летнего Излома и вы останетесь один, без вассалов.
- Всего лишь слухи, - пренебрежительно отмел глава Дома. – Слуги Манрика, наверное, распускали.
- И именно в день Летнего Излома вам приснился сон, в котором вы входите в Лабиринт, дабы разорвать кровную клятву.
- Но вы сказали, что кровную клятву может разорвать только смерть.
- У Иссерциала о разрыве кровных клятв сказано очень образно. Если подумать, описание годится не только для смерти, но и для Лабиринта.
- Лабиринт рвет все узы и все клятвы, - вспомнил Дик слова из своего сна. – Думаете, я кроме клятвы Катарине еще и клятву, связывающую главу Дома с кровными вассалами, разорвал? Карлион с Берхаймом сразу после смерти Альдо меня предали, уж три месяца прошло, только Дэвид верен остался, а Дом пал, потому что мне сон приснился? Даже звучит нелепо. – Эдак можно заявить, что Надор рухнул, потому что Дик во сне башню разрушить хотел. – В Доме Ветра вообще вассалов не осталось, а медальон у Алвы целый, я сам видел.
- Тоже верно, - согласился барон.
Куда уж вернее!
- Нам нужен человек, который хоть в какой-нибудь магии разбирается. Только где его найти?
- В Агарисе. Я уверен, что иерархи орденов в магии разбираются, но не верю, что они поделятся знаниями без крайней нужды. К счастью, местоблюстителем Святого Престола стал епископ Зегины, с которым я немного знаком. В нашу последнюю встречу он очень интересовался мистикой, особенно поверьями о закатных тварях. Никогда не понимал внезапного обращения Вилламарги к вере, а сейчас думаю: не мог ли он столкнуться с чем-то, подобным тому, с чем столкнулись мы? В любом случае, мне кажется, он скорее согласится нам помочь и меньше затребует в обмен.
В комнату с поклонами проскользнул хозяин гостиницы, поставил на стол вторую бутылку и третий бокал, и так же с поклонами исчез.
Дик удивленно посмотрел на Эдварда.
- Уэйд вернулся, - предположил тот.
Колин появился минут через пять, мрачный и почти незнакомый в черно-белом мундире королевской гвардии. Передвинув стул, полковник сел за стол напротив барона.
- Нравятся мне местные цены для талигойского воинства, – рассеянно сообщил он, налив себе вина из второй бутылки, красного. – Поди-ка Рафиано, когда договаривался, через слово Алву поминал. Провианта купили на месяц, а потратили всего ничего.
- Зачем на месяц? – удивился Дик. – До Агариса два дня всего.
Колин покрутил вино в бокале, задумчиво пригубил, посмотрел на просвет.
- А местоблюстителя, кстати, Антонием зовут. Преосвященный Антоний, епископ Зегины. Вы, господин барон, кажется, другое имя называли?
- Известного мне епископа звали Доминик, - подтвердил Эдвард. – И, раз его преемник стал местоблюстителем, скорее всего Вилламарга был в городе во время штурма и погиб. Печально.
Уэйд одним махом допил вино и со стуком поставил бокал на стол, чудом не разбив.
- Боюсь, моя следующая новость опечалит вас еще больше. Мориски сожгли Святой город дотла. Жителей спаслось четыре тысячи. Из восьмисот. – Полковник подался через стол к Ястребу: – Вы все еще считаете, что мы едем в Агарис?
Эрвин нагрянул внезапно и, как подозревал Робер, с одной-единственной целью: убедиться, что Катари цела и невредима. Но грех было не воспользоваться его приездом, чтобы показать всем, что об Олларии помнят не только на Юге, откуда исправно шли обозы с продовольствием, но и на Севере, подчеркнув тем самым единство Талига.
Лекари под предводительством брата Анджело встали стеной и торжественного приема не допустили. Вместо этого королева устроила парадный обед – сразу после заседания регентского совета. Общество собралось, по меркам прежнего времени, немногочисленное, но на диво пестрое. За одним столом сидели военные, придворные, вездесущие послы и – впервые со времен Карла Разумного – представители цехов и гильдий, донельзя гордые оказанной честью. Сидящие бок о бок Левий и отец Джозеф олицетворяли единение церквей. Марианну посадили вместе с Коко среди баронов, рядом с брезгливо поджавшей губы Кракл, но у Робера все равно от одного только взгляда в ту сторону теплело на душе. Его Марианна. Его!
Пили за здоровье короля, не рожденного принца-регента и королевы-матери, а так же Первого маршала и маршала Савиньяка, об очередной победе которого в Гаунау доложил Эрвин. И сестра с радостной улыбкой поднимала бокал чуть подкрашенной вином воды и за возлюбленного, и за человека, которого боялась – потому что оба сражались за Талиг.
Разрушил идиллию, как и следовало ожидать, посол Гайифы.
- А как продвигаются поиски герцога Окделла? – с видом праздного любопытства осведомился конхессер Гамбрин после очередной здравицы Лионелю.
- К сожалению, в данный момент нам неизвестно его местонахождение, - невозмутимо ответил Карваль. И даже не солгал.
- Это наша общая вина, - неожиданно вмешался Эрвин. – Отравитель, клятвопреступник, наплевавший на закон и совесть судья должен был висеть или хотя бы сидеть в зверинце, в клетке, а не разгуливать на свободе. Ничуть не удивительно, что этот мерзавец оказался еще и убийцей, способным поднять руку на женщину!
Робер мысленно схватился за голову: почему он сразу не сообщил Литенкетте, что Дик не хотел убивать королеву, что горе-покушение было лишь мистификацией, дабы Уэйд мог «кинуться в погоню»?
- Какой длинный список! – как будто искренне удивился Глауберозе. – А нам сообщили, что герцога Окделла ищут всего лишь из-за похищения бумаг.
Дернул же Леворукий ноймара дотерпеть со своим бешенством до появления послов! Лучше бы выложил все сразу при встрече или на регентском совете.
- И кто же был убит? – участливо спросил кагет.
- Август Штанцлер, - буркнул Дэвид. – Одновременно с отъездом Ричарда Окделла из города.
- Но он же не дама, - всплеснул руками Гурпотай.
- Это я… мы ввели графа Литенкетте в заблуждение, - прерывающимся голосом объявила Катари. – Нам кажется, что человек, способный убить беспомощного больного старика, способен убить и женщину. Мы испугались за сына – ведь этот негодяй неоднократно бывал при дворе и мог в любой момент… - сестра стиснула концы накинутой на плечи шали.
- Ваше величество безусловно правы, - поддержала королеву Арлетта. – Убийство безоружного всегда чудовищно, и мерзавец, способный на подобное, способен на все. Мы все сожалением, что вы были подвергнуты такой ужасной опасности.
Придворные вокруг дружно закивали:
- Да, да, сожалеем! Бедный эр Август!
Всё, разумеется, было совсем не так, и «беспомощный старик» ничего, кроме пули, не заслуживал, но сейчас главное сбить послов со следа. Какая же Катари умница!
- Это ложь, - прорезал согласный гул уверенный голос Дженнифер Рокслей.
- Что именно? – живо спросил посол Агарии в обступившей тишине.
- Герцог Окделл не убивал графа Штанцлера, - отчеканила вдова Генри.
- Вы так уверены в невиновности господина Окделла, потому что знаете настоящего убийцу? - заинтересовался мэтр Инголс.
- Никто ничего не знает, - спокойно сказал Мевен, - поэтому никому не следует никого бездоказательно обвинять. И я уверен, что ее величеству ничего не угрожало.
- Я тоже, - одновременно с Робером воскликнул Дэвид.
- Но как же бедный эр Август? – взвыла Мэтьюс.
- Штанцлера могли убить грабители, - предположил Иоганн. - Тело нашли в кабинете, который был перевернут вверх дном.
- Мы… к сожалению, мы действительно не знаем доподлинно, что произошло, - печально подтвердила сестра. – И нельзя обвинять человека в преступлении только из-за женских домыслов. Мы… мы все бываем пристрастны, когда преступление совершают те, кому мы верили и… и считали другом.
- И все же мне кажется, что Штанцлера убил Окделл, - безжалостно объявила графиня Савиньяк.
- А я считаю, что нет, - немедленно отозвалась Дженнифер. – Ричард настойчиво добивался освобождения графа из Багерлее, и после освобождения неоднократно ходатайствовал за него и просил, чтобы ее величество согласилась графа принять.
- О чем именно герцог Окделл разговаривал с ее величеством, мы, разумеется, знать не можем, - рассудительно проговорила маркиза Фарнэби. Она всегда казалась Роберу из всех придворных дам самой разумной.
- Конечно не можем, - закивала графиня Феншо. – Откуда нам знать, что было в письмах, которые герцог приносил королеве?
Еще и письма? Бедная сестра!
- Едва ли граф просил в них кинуть его в темницу, - едко заметила Дженнифер.
- Я… мы… мы вынуждены… - пролепетала белая как мел Катари, - мы… - Сестра с всхлипом втянула воздух и внезапно счастливо улыбнулась, напугав Иноходца этой улыбкой больше, чем могла бы напугать криком. – Господа, мы… мы просим вас молиться о здоровье принца Октавия Оллара! Если… вдруг… мы поручаем нашего сына заботам Проэмперадора Олларии герцога Эпинэ.
Началась невообразимая суета. Все вокруг говорили разом. А Робер смотрел на толпу заслонивших от него сестру лекарей и молился, впервые с Ренквахи. Не за Октавия, как просила Катари, – за нее.
Роберу доводилось чувствовать себя беспомощным, и он всегда это чувство ненавидел, но настолько беспомощным Иноходец, кажется, не был никогда. Между ним и сестрой было то ли три, то ли четыре двери, и все равно он вслушивался в каждый звук, сам не понимая, хочет он что-нибудь услышать или боится. Но слышно было лишь носившихся по галерее слуг да бессвязные причитания дам в Парадной приемной.
В кресле напротив маялся Эрвин. Иоганн уступил им кабинет и умчался по делам, а они остались ждать.
- Почему так долго? – очередной раз прорычал ноймар.
- Брат Пьетро сказал, это займет какое-то время.
- Это называется родами. – Арлетта вошла бесшумно, словно кошка.
В положенном по протоколу старинном белом одеянии графиня выглядела старше своих лет – или как раз на них и выглядела. В руках она вертела лаковый гайифский футляр.
- Как там?.. – робко спросил Робер.
- По кодексу Франциска, - сухо ответила подруга матери. – Простыня нижняя льняная белая спускается с кровати на шестнадцать бье, простыня верхняя шелковая белая спускается с кровати на восемь бье. Повитух четыре, лекарей четыре. И все в белом, кроме гвардейцев у дверей, зато те лицом белее всех. Мевен сейчас спрашивал, должны ли быть в белом канониры у приготовленных для салюта пушек, и, кажется, даже не шутил. Но у Франциска хотя бы каждый шаг расписан! О чем думала твоя кузина, когда приказала приводить кормилиц к присяге не только на Книге Ожидания, но и на Эсператии? Теперь святые отцы до Последнего Суда будут решать, как это сделать, чтобы никого не обидеть.
- Бьются за честь? – криво улыбнулся Робер. Язвительная тирада Арлетты его немного успокоила.
- Хуже: они ее друг другу уступают. Сейчас иду, - зычно крикнула высокородная дама в дверь – слух у нее был тоже как у кошки. – Если еще не договорились, предложу монету кинуть. Робер, присмотри пока. – Графиня протянула ему футляр. – Катарина сказала, что это мне и что это очень важно.
Иноходец глянул – и обомлел: на багряной крышке догорал степной закат, сильный ветер гнул травы, кружились черные птицы и тревожное алое солнце касалось верха одинокой башни. Шкатулка из гробницы Октавии!
- Что там? – севшим голосом спросил он.
Арлетта была уже у двери, но задержалась и даже обернулась.
- Открой да посмотри. Я сказала «присмотри», а не «не заглядывай»!
Раздраженно подхватив волочащиеся по полу белые юбки, графиня вышла из кабинета.
- Что там? – Эрвин даже придвинулся.
- Понимаешь… - Вот как ему объяснить? – Мне кажется, это из гробницы Октавии.
Ноймар присвистнул и уставился на лаковую крышку.
- Невероятно! Как она попала к королеве?
Робер крепко сжал шкатулку.
- Не знаю. После смерти Альдо Дик… Ричард Окделл спрашивал меня о ней, вернее, о лежащем в ней письме. Сказал, что оно очень личное и касается только его и Альдо, и он не хочет, чтобы даже я его видел.
- И что ты будешь делать? – серьезно спросил Эрвин. Никаких проклятий в адрес сбежавшего соперника – Робер в нем не ошибся.
- Я посмотрю, что там, - решился Эпинэ. – Гляну самое начало и если это… то, что я думаю, уговорю сестру и графиню сжечь письмо. Ричард много допустил ошибок, но… нельзя, понимаешь?
- Я верю вашей совести, герцог, - церемонно произнес Литенкетте.
Робер дрожащей рукой сжал полыхающую Закатом крышку.
- Дик сломал петли, когда открывал ее впервые, – объяснил он Эрвину. – Шкатулка была с выскакивающей отравленной иглой.
«Там просто любовное письмо. Только глупое письмо наивного влюбленного мальчишки.»
Крышка снялась с едва заметным усилием. Внутри лежал серебряный морисский браслет и лист выделанной под старину бумаги.
- Браслет королевы Октавии! – восхищенно выдохнул Эрвин.
Значит, браслет действительно был, а Робер не верил. Да никто не верил! Ведь Альдо с Диком никому его не показали.
Отдав драгоценность благоговеющему ноймару, Робер уверенно развернул письмо. Он прочтет только первые строки.
«Я, Эрнани из рода Раканов, король талигойский, готовясь предстать пред Первым судом, сим завещанием объявляю свою последнюю волю. Исполнителями оной воли назначаю герцога кэналлийского Рамиро Алва и Повелителя Молний герцога Эпинэ. Оба они осведомлены о том, что им завещано свершить, и поклялись исполнить завещанное. Я же принимаю на себя всю ответственность и все грехи, кои свершат мои душеприказчики, исполняя мои распоряжения…»
Робер бережно опустил скрепленный печатью со Зверем Раканов документ в шкатулку. Дикон мог верить, что это касается только его и Альдо, но Проэмперадор Олларии и маршал Талига считал иначе.
Катари тысячу раз права: завещание Эрнани Последнего очень, очень ценно, и никто в Олларии лучше графини Савиньяк им не распорядится.
Но как оно попало к сестре?!
UPD 08.02.16 читать дальше
Второй день Орденской недели – день Истины. Вторые сутки под землей.
Умерли еще двое раненых; их тела, как и тело Вилламарги, положили в крипте. Мать Бернарда прочла молитву и зажгла специальную курильницу. В крайнем случае, сказала потом настоятельница, если пребывание в храме затянется, мертвых можно будет прямо там и похоронить – рядом с аббатисами и мирянами, завещавшими обители не менее четверти состояния. Это будет честью и не будет нарушением устава, поскольку в уставе оговорено лишь усердное служение Создателю, а разве не Ему служили воины, павшие, защищая Святой город?
Антуан всем сердцем надеялся, что до крайнего случая дело не дойдет. Благодаря искусству строителей в храме не чувствовалось ни намека на духоту, но забыть о том, что они в подземелье, не получалось ни на минуту. Пока паники не было, присутствие принцессы Софии внушало уверенность в благополучном исходе, что уж племянницу трех королей спасут обязательно, и их заодно, но Антуан прекрасно понимал всю иллюзорность подобных надежд. Кому, как не врачу, знать, что смерть на чины и титулы не смотрит?
К вечеру доносящийся снаружи шум изменился: грохот стал реже, но зато теперь от него содрогались сами стены затопленного храма.
- Чувствую себя морискиллой в клетке, которую куда-то тащат, - пожаловалась конхесса Доротея, растирая виски гераниевой настойкой.
«Знать бы еще, куда», – мысленно вздохнул Антуан, внезапно ставший князем Церкви и в оном ранге приглашенный на «военный совет» в келью принцессы.
- Здания рушатся, - пожал плечами Костас. – Где грабеж, там и пожар, а не грабить пригнанная шадами шушера не способна.
- Вы верите, что они награбят и уйдут? – спросила София, озвучивая главный страх Антуана.
Капитан покачал седой головой:
- Что из Агариса уберутся – ручаюсь, а вот из Золотых земель едва ли. Линеалов не меньше пятидесяти, больших торговцев с десантом больше пятидесяти, а фациески даже не сосчитать – и это лишь то, что солдаты со Старой стены разглядели. Думаю, Агарис – только проба сил, а воевать они собираются с нами.
- Можно воевать с Империей и удерживать Агарис, - сухо заметила мать Бернарда.
- Можно, - согласился Костас, - но это будет глупой тратой сил, а предводители морисков свой ум уже доказали. Специально к праздникам подгадали, твари, чтобы весь флот в бухте застать. Ну и с уходом Аристида им, конечно, повезло: без «львов», силами одной только гвардии, город удержать было никак не возможно, слишком велик. Но Цитадель – другое дело, ее можно оборонять неделями, лишь бы провианта хватило. А главное, даже взяв Цитадель и потеряв на этом время и силы, оттолкнуться от Агариса для дальнейшего наступления по суше мориски не смогут. Гребень Дев – не Сагранна и не Торка, но все равно оставленный в Агарисе гарнизон будет по сути отрезан от остальных войск. А раз так, то какой смысл его оставлять? Флот сожгли, чтобы Агарию с маленькими господами до любви к Талигу напугать, и прорыва Новой стены с лихвой бы хватило, а больше у морисков дел здесь нет, только пограбить. Так что награбят и уйдут, и пожар их в этом поторопит. Нам немного надо продержаться. Скоро стихнет.
Слова капитана оказались пророческими.
Здания рушились всю ночь, заставляя содрогаться укрытый под землей храм, раскачивая подвешенные к потолку на цепях светильники. Вызванное этим непрестанное колебание теней обманывало усталый разум, внушая чувство, будто движутся не тени, а сам пол и стены. Словно они каким-то злым волшебством очутились на корабле посреди бушующего моря, и неизвестно, посчастливится ли им достичь надежной тверди.
Агарис рушился, и вместе с городом рушился весь прежний мир, но так далеко Антуан тогда не заглядывал.
К утру свирепствовавшая наверху стихия выдохлась. Стены храма иногда еще вздрагивали, отзываясь на далекий гул, но в остальное время с поверхности теперь не проникало ни звука. После полудня обнадеженный тишиной Костас предложил отправить в город разведку. О своем намерении он, по счастью, почти никому не сказал, потому что когда мать Бернарда повернула тяжелый бронзовый ключ, огромная каменная плита не шелохнулась. Спрятанный в стенах механизм поскрипел с натугой и затих, не открыв прохода. Сломался? Вряд ли его создатели рассчитывали, что храм будет так трясти…
Мысль, что убежище стало ловушкой, обожгла холодом.
- Подождем до завтра и попробуем силой открыть, - бодро заявил Костас. – Сегодня шуметь не стоит, вдруг мориски еще поблизости.
В последующие часы Антуан придумал сразу несколько способов поднять монолитную гранитную плиту неизвестного веса, остро жалея, что никогда не увлекался механикой. У остальных тоже, несомненно, роились на этот счет идеи, но, хвала Создателю, ни одну из них проверять практикой не пришлось. Вечерню прервал громкий скрежет: плита поднялась сама.
Антуан отчетливо помнил, как со страхом и надеждой глядел на ведущую вверх лестницу, последние ступени которой заливал невыразимо прекрасный солнечный свет.
- Выходите, не бойтесь, – прогремел раскатистый голос. – Мориски ушли.
Чувство, испытанное Антуаном в тот миг, – это было счастье, абсолютное и безграничное, затопившее все его существо. Конец заточенью. Мориски ушли. Они победили!
Счастье быть, счастье дышать, счастье видеть дневной свет. Просто счастье.
Эфемерное счастье, порожденное неведением. И сколько бы еще не довелось ему прожить, он точно знал, что никогда не забудет, с какой радостью поднимался навстречу вечернему солнцу – чтобы выйти прямиком в Закат…
Антуан отложил перо, встал, прошелся по комнате, сотни лет бывшей личным кабинетом Эсперадоров. Здесь они принимали с глазу на глаз прославленных мыслителей и великих монархов, здесь работали в тишине и одиночестве, определяя будущее Церкви и всех Золотых земель. Здесь вчитывались в Откровение Мирабеллы Агарисской, дабы кропотливым трудом постичь то, что явилось святой в единый мучительный миг озарения.
Семь простых слов, вместивших в себя бездну.
«Серый город да станет склепом», – говорил в бреду епископ Доминик. Знал ли он Откровение? Мог. Пророчество не было тайной, строки из него приводились во многих трудах по астрологии и истории, его квинтэссенцию («Олларам отпущен круг») знали повсюду, а в Агарисе оно было и вовсе вездесущим, словно Дидерих. Вилламарга почти наверняка знал Откровение, но, записав его слова на бумаге, Антуан более не мог избавиться от чувства, будто умирающий епископ действительно слышал нечто, недоступное остальным. И сразу вспоминалось, как в последнюю ночь ритуала Сель обвинил брата Руция в том, что «лев» не слышит.
Сам Сель слышал, в том Антуан был уверен, но расспросить саграннца никак не получалось. Тот без раздумий отвечал на все вопросы, не пытаясь увильнуть или отмолчаться, но его ответы, словно вспышки молний в ночи, не освещали, а лишь высвечивали мрак. Должно быть, причина заключалась в неспособности Антуана найти правильные вопросы, но можно ли корить слепого, что он не знает, как спросить зрячего о рассвете? И можно ли винить зрячего, что он не знает, как о рассвете рассказать?
Антуан со вздохом вернулся за стол. Для астрологов старой Гальтарской школы Весна и Рассвет – одно и то же. Но в первый день весны в Агарисе наступил Закат и продолжался до сих пор…
Когда они поднялись на поверхность, там только что закончился сильный дождь, и воздух пах мокрой листвой, грозой и совсем чуть-чуть – гарью. Стоявшую над входом в храм каплицу буквально смели обломки рухнувшей колокольни. Некоторые валуны были просто огромны; им повезло, что скрывавшую вход плиту не завалило. Скорее всего, какой-то из мелких камней заклинил ее, не давая подняться, и, когда осматривавший монастырь Сель его случайно сдвинул, проход тут же открылся.
Сель. Их спасителя звали Сель. Эсператист с языческим именем, черноволосый, словно нуху, высокий, как каданец, а одеждой – вылитый кагет. На талиг и гайи он говорил с едва различимым акцентом, на гальтарском слова коверкал ужасно, но сам язык знал весьма неплохо, из чего Антуан сделал вывод, что горец воспитывался в кагетском монастыре. Почему бы не быть среди суровых скал уединенной обители, подобной острову Святой Оддрун, где премудрые схимники, отринув мирскую суету, воистину слышат ангелов Его? Они-то и могли научить своей простой и строгой вере мальчика из неведомого землеописателям племени, сохранив неприкосновенным данное ему при рождении имя.
Но все это Антуан додумал много позже, а тогда на вопросы Костаса что он здесь делает и откуда взялся, высокий смуглый чужеземец просто сказал, что он Сель из Сагранны, пришел в Агарис этим вечером, разминувшись с морисками, и обходит город в поисках выживших. «Поиск выживших» – сейчас бы Антуан сразу обратил внимание на эти слова, а в тот момент все его мысли были о раненых, которых требовалось поднять на поверхность и как-то разместить в полуразрушенном монастыре, пока не появится возможность перебраться в более удобное место.
Истекал третий день Орденской недели, день Домашнего Очага. Его дом был совсем рядом, но сходить и проверить, что стало с книгами и рабочими журналами, не было ни единой свободной минуты. Зато не было времени и на лишние мысли. Осмотреть и перевязать раненых, проверить монастырский аптекарский огород, записать для конхессы Доротеи рецепт бодрящего отвара из имевшихся под рукой трав. Потом пришлось зашивать охранника принцессы, порезанного в стычке с мародерами, потом принесли церковного гвардейца, двое суток пролежавшего в какой-то канаве, и Антуан все на свете проклял, пока очистил его раны, а дальше оставалось только молиться… Вокруг то и дело мелькали новые лица, уличная торговка (а кто еще может так орать?) приволокла тележку с лимонами и на весь монастырь объясняла матери келарю, что с ними следует делать. Моряки пиратской наружности притащили сразу четырех собратьев с кое-как перевязанными ранами трехдневной давности, и Антуан радовался, что их всего четверо, глупец!
Нухутское снадобье давно закончилось, раненых приходилось просто держать. Тут бы очень пригодились здоровые пираты, но Костас оказался куда проворнее и врачу достались лишь трое крепких монахинь. В какой-то момент, повернувшись к своим помощницам похвалить за неожиданно успешную работу, Антуан увидел, что рядом один Сель. Впрочем, силы саграннцу с избытком хватало, а главное, от него вопреки имени дышало таким нерушим спокойствием, что даже раненым, как будто, стало легче сносить манипуляции врача.
- Спасибо вам, - поблагодарил Антуан, когда они мыли руки после очередной операции.
- Я ничего не сделал.
- Вы ошибаетесь, вы очень вовремя пришли.
- Я опоздал. Не взятая кровь гниет. Очень много крови.
- Так вы про морисков? – догадался Антуан. – Тогда тем более не корите себя зря: еще бы одна шпага исход битвы не изменила, а вот мы без вас из подземелья могли и не выбраться.
- Знаю, - вздохнул Сель. – Я бы мог им сказать, но они бы заткнули уши – люди всегда так делают, когда слышат не то, что хотят. От голоса тишины не сбежать, а у меня нет такой власти. Я не ропщу, я рад быть тем, кем Он меня создал. Просто… горько.
Антуан согласно кивнул – он бы тоже от силы останавливать армии словом не отказался. Но даже святая покровительница философов Оддрун считала дубинку доходчивей.
Закончив с последним из «новых» раненых, Антуан еще раз поблагодарил Селя и отправился на поиски Костаса: все известные ему аптекари, имевшие все нужные ингредиенты, жили в Бархатном пределе, где сейчас наверняка орудуют мародеры, а потому соваться туда без сопровождения даже не опасно, а бессмысленно.
В рабочей комнате аббатисы капитана не нашлось, у чудом уцелевшего стола сидела закутанная в лиловый плащ женщина в сером траурном покрывале. Незнакомка подняла голову, и Антуан с удивившим самого себя сожалением отметил выбившиеся из-под покрывала темные пряди. Увы, белокурым у принцессы Софии был только парик.
- Ваше преосвященство, - племянница императора церемонно склонила голову. – Вам нужен Костас? Он сейчас придет.
- Тогда я подожду.
Антуан выбрал стул, выглядевший более целым, и устроился у выбитого окна, очередной раз поражаясь обуявшей морисков жажде разрушения. Везде, везде прошли и все, что смогли, разломали… Дикари!
За окном совсем стемнело. Монастырский сад тих и спокоен. Сегодня уже слишком поздно, а завтра надо будет обязательно посмотреть, что стало с его домом, да и вообще…
- Отец Гермий вас нашел? – нарушила тишину принцесса.
- Нет. Он не сказал, что ему нужно?
В прошлом Антуан никого с таким именем не знал. Неужели устроенный Вилламаргой фарс наконец-то будет прекращен? Он, конечно, планировал вступить в орден Знания и даже рассчитывал сделать там карьеру, но прямо сейчас степень магистра нравилось ему куда больше епископского сана – она была настоящей.
- Отец Гермий хотел рассказать вам о ваших обязанностях, - ответила София, разом разрушив все его надежды. – Церковь не может быть безглавой, и даже Семеро не могут заменить Одного, - процитировала она неизвестный тогда Антуану Устав Пия, – а потому должен быть назначен местоблюститель Святого Престола, и это должен быть старший по священству епископ территорий из находящихся в Святом городе, а если нет таковых, то первый, в него прибывший.
- Юнний умер?
Бедный старик, в его лета такие потрясения…
- Убит морисками, со всем конклавом.
- Они же были в Цитадели!
- Цитадель взята, - спокойно сообщила принцесса. – Я смотрела, должна была увидеть. Они убили всех. В городе везде мертвые, но в Цитадели… Ров у ворот забит погибшими в давке, а спасшихся внутри убили мориски. Ваше преосвященство?
- Я… услышал.
Услышал, но поверить никак не мог.
В комнату стремительно вошли конхессер Леонидас и Костас, причем капитан остановился, едва переступив порог, не давая пройти идущим следом.
- Хорошо, что и вы здесь, отче, – кивнул конхессер Антуану. – Ваше императорское высочество, с вами желает говорить магнус Славы.
- Мы выслушаем магнуса Аристида, - бесстрастно произнесла София. – Если вы согласны, ваше преосвященство.
Свежеиспеченный местоблюститель Святого Престола послушно кивнул. Костас посторонился, впуская в комнату высокого серого клирика. Совсем серого, не только одеждой, но и лицом. Тоже видел Цитадель? Два дня назад Антуан был уверен, что при встрече вцепится Аристиду в глотку, а сейчас смотрел на человека, бросившего Агарис, и не чувствовал ничего.
- Ваше высокопреосвященство.
- Не тратьте слов, ваше высочество, я сказал себе больше.
- Вас всегда уважали за прямоту. Почему вы ушли?
- Пытался избежать братоубийства.
- И потеряли всех братьев. Почему Тергэллах вас пощадил?
- Они не мои братья. Бросили Юнния и пытались сбежать через тайный ход. Они ничьи братья.
Антуан запоздало понял, что принцесса и магнус хорошо знакомы – иначе с чего бы «лев» стал объясняться? Или дело в том, что София была все эти дни в Агарисе, а Аристид нет?
- И что дальше? – спросила принцесса.
- Здесь? Ничего. Мои люди сопроводят вас в любое безопасное место по-вашему выбору.
- Я уже в безопасности.
- Среди руин?
- При дворе местоблюстителя Святого Престола преосвященного Антония, епископа Зегины.
Антуан под цепким взглядом «льва» постарался сесть ровнее.
- Я правильно понял, что Доминик…
- Умер от ран на руках его преосвященства.
Аристид на миг закрыл глаза, а потом в упор посмотрел на «епископа».
- Мэтр, ради вашей клятвы врача, уговорите ее высочество одуматься. Эти двое, - «лев» кивнул на советника и капитана, - к несчастью, слишком хорошие слуги. Поскольку упрямство ее высочества мне известно, сопровождение до Гариканы я вам дам независимо от результата ваших усилий, но надеюсь на вашу совесть.
- А вы? – несмело спросил Антуан.
- Мертвых надо хоронить, иначе начнется чума. А потом мы отправимся туда, где еще возможно что-то сделать.
- Опять уйдете? – рыкнул Костас. – А как же Агарис?!
- А Агариса больше нет. И не будет.
Города нет… Так сказал магнус Славы на исходе третьего дня светлой Орденской недели, дня Домашнего Очага. «Агариса больше нет». Но Антуан этого тогда не понимал.
Даже тогда – еще не понимал.
Для обзоров
Фэндом: Отблески Этерны
Категория: Джен
Рейтинг: PG-13
Размер: Макси
Жанр: АУ
Статус: В процессе
Дисклеймер: Прав не имею, выгоды не извлекаю
Аннотация: Ричард бросился на Катарину с кинжалом - но не убил. Что будет дальше, при условии, что дело происходит в альтернативной окделлоцентричной Кэртиане, где у литтэнов есть головы, а у восстания Эгмонта - причины? Люди Чести всегда бегут в Агарис...
читать дальше
Глава 12
Оллария. Агария. Агарис
400 год К.С. 12-15-ый день Летних Скал
1
Оллария. Агария. Агарис
400 год К.С. 12-15-ый день Летних Скал
1
Закончив письмо, графиня хотела по привычке поставить дату, но вспомнила жеманные «написано-подписано» в излияниях Капотты и оставила как есть – без даты и без подписи. Пусть последнее слово будет действительно последним!
Перечитывать то, что никто не прочтет, было бы нелепо. Арлетта сложила каждый лист пополам исписанной стороной внутрь, чтобы не испачкаться в чернилах, а затем поочередно их скомкала и запустила в камин. Бумажные «снежки» один за другим ярко вспыхнули на углях и рассыпались пеплом. Легче не стало. Иссерциал советовал доверить то, чем не хочешь обременять друга, огню, но советы великого поэта не шли ни в какое сравнение с его стихами. Она потратила час времени – и потратила его впустую.
За окном накрапывал не по-летнему хмурый дождь, но и он не мог охладить бушевавшую в сердце ярость. Прошло три дня, всего три дня, но урожденная Рафиано не верила, что три недели или три месяца что-то изменят: двенадцать лет не умерили ненависть к Борну, а его сестру она сейчас ненавидела даже сильнее.
Когда убили Арно, Каролина примчалась в Сэ первой. Умоляла простить ее за преступление брата, хотя Арлетта сроду не винила никого за чужие поступки и не считала родство с преступником виной, и отношения к подруге – даже в мыслях! даже в первые оглушающее страшные дни! – ни на гран не переменила. А та требовала для предавшего дружбу мерзавца самой жестокой казни. Как она торопилась отречься от впавшей в опалу родни! А как потом плакала на похоронах Магдалы Эпинэ…
Графиня который раз провела пальцами по спине бронзового леопарда. В их последнюю встречу Жозина говорила, что мертвых надо хоронить, иначе начнется чума. А все убийцы и предатели – мертвецы, даже если по какому-то недоразумению еще ходят под солнцем. Что ж, Гектор уберет из Савиньяка Лансаров, а она выкинет все, что могло бы напомнить о Каролине Борн. Подарки, письма – все. И начнет прямо сегодня со столичного особняка. Спасибо белоштанному анаксу, гори он в Закате: если будут спрашивать, она может сказать, что делает уборку после мародеров. Это и будет уборкой – следы гиены надо уничтожить, чтоб не приманивали в дом закатных кошек. Письма – в огонь, а то, что имеет цену в золоте и не прельстило воров, пополнит городскую казну – Робер будет рад.
Если бы Ро спросил, Арлетта бы все ему рассказала: лгать, оберегая репутацию двоемужницы и мужеубийцы, не было ни сил, ни желания. Но Робер не спрашивал. Дома Проэмперадор Олларии или ел, или принимал представителей горожан, и ни одному из этих дел присутствие Капотты не мешало, а того, что бывший ментор фактически под арестом, он, похоже, даже не заметил. Иноходец честно волок воз столичных проблем, и у графини язык не повернулся увеличивать этот груз. А исповедь Капотты, как ее не сокращай, стала бы для сына Жозины грузом.
Еще более немыслимым было рассказать о своем знании Катарине – не время. Однажды Арлетта ей все расскажет. И о Капотте, и о Штанцлере, а главное – о том, что все, сделанное по приказу Штанцлера, с лихвой искуплено служением Олларии. Бертраму и Гектору она так прямо и напишет. И в следующем письме в Торку тоже обязательно расскажет, как много королева делает для столицы, и убедит Жермона ответить на письма сестры. Нельзя допустить, чтобы вдова Фердинанда повторила судьбу вдовы Франциска: осталась в одиночестве, всеми брошенная и никому не нужная. Алиса свою участь заслужила, а Катарина старается исправить содеянное и внушает любовь всем, кто ее знает. И Жермон тоже обязательно полюбит сестру! А пока единственное, что графиня Савиньяк могла сделать – это быть рядом и держать в узде придворный птичник, не позволяя глупым курицам воровать у измученной девочки бесценные минуты отдыха.
Четвертая беременность давалась Катарине тяжело, события последних месяцев подточили ее здоровье. Смерть братьев, бесчинства временщиков в Эпинэ, нелепые обвинения Колиньяра, абсурдное и чудовищное царствование Альдо… Но мерзкая выходка Окделла даже в таком ряду стояла особняком.
Подумать только: угрожать женщине, ждущей ребенка, ножом, а потом запереть ее, испуганную, одну, без возможности позвать на помощь! Не реши Робер навестить кузину, кто знает, когда бы расфуфыренные дуры осмелились потревожить королеву, ведь Окделл сказал, что та просила не беспокоить! А у другой двери караулили его сообщники, и ни у одного не возникло даже тени жалости. Правильно их Карваль назвал: ызарги.
Если бы только Карваль был подобен Лионелю! Он бы поймал Окделла и Лоу в «Озерной деве», вызнал дальнейшие планы изменников и переловил маленькие отряды беглецов до того, как они успели соединиться в серьезную военную силу. Но, увы, хоть Валме в письмах и сравнивал маленького генерала с папенькой, на деле тот оказался таким же, как ее младшие: военные хитрости схватывал на лету, а в человеческих подлостях совсем не разбирался.
Робер все еще продолжал расследование – в упрямой надежде найти обстоятельства, смягчающие вину надорского болванчика. Он был таким же, как Арно. Тот тоже кинулся к Борну, дабы убедить друга перестать выгораживать Приддов и Окделлов, вот только «друг» оказался таким же мерзавцем, как его дружки. Ро радовался, что Лоу отправился на юг, потому что это отдаляло Ястреба Надорэа от Надора, а Арлетта – потому что это отдаляло сынка Мирабеллы от малыша Арно.
Лоу ехал на юг – прямиком в когти Росио, уж Ворон с перепелятником справится. А то, что ястреб Ястребу мертвого ворона притащил, так Арлетта суеверной не была. Приметы, предчувствия и прочие глупости, о которых вдохновенно вещал прикормленный Окделлом ювелир – пустая чепуха. Арно был мертв, а она не чувствовала ни малейшего беспокойства, пока во двор не влетели гонцы на взмыленных конях…
И все-таки, что заставило Окделла кинуться к Штанцлеру? В то, что юнец убил старика по требованию Ястреба, мог поверить только Иноходец: ястребы славятся наглостью, но так рисковать попросту глупо, а Лоу умен. И любит подпустить туману – один триолет чего стоил! Потребуйся смерть Штанцлера Лоу, его бы убили молодчики Уэйда и спрятали тело, заставляя мучиться неизвестностью всех, кого старый, больной и очень много знавший человек держал на крючке. Убийца несомненно Окделл, и убил он, не согласуясь с сообщниками. Но за что? Надо будет осторожно расспросить Катарину о последнем разговоре с бывшим кансилльером – помешанность на Рыцарской Чести едва ли помешала бы потомку святого Алана подслушивать, особенно, если говорили о нем.
И имелась во всей этой истории еще одна загадка: кем была последняя участница мерзкого спектакля, кто такая Арабелла? Пылкая почитательница Дидериха, вообразившая себя героиней пьесы, или расчетливая дрянь? Впрочем, как показал пример Каролины, первое распрекрасно уживается со вторым.
Что делала девица во дворце, очевидно: пасла подсвинка, чтобы он какой-нибудь глупой выходкой не сорвал все планы. Например, не кинулся за Штанцлером, забыв о королеве. При свете дня и множестве людей изображать юношу могла лишь наглая, самоуверенная тварь – под стать Ястребу. Но будь Лоу ей любовником, хотя бы и бывшим, трактирные служанки обязательно бы проболтались, а они утверждали, что надорец вел себя исключительно как опекун. Да и не станет пронырливая кошка возиться с калекой из романтических чувств, а смысла идти за нищего барона замуж ей нет тем более: столь ловкая охотница выбрала бы дичь пожирнее.
Ну конечно, она нацелилась на Окделла, вздумала стать герцогиней! А самое смешное, что для объекта ее устремлений сия закатная кошка может оказаться счастливой картой – по крайней мере первое время Повелитель Скал будет требоваться ей живой и благополучный.
История про седоземельских «львов» упрямо просилась на бумагу. Может, написать, как они сообща с Кошкой откармливают Поросенка на убой?
Кошка, возомнившая себя слишком умной, чтобы ловить мышей. Решившая, что она слишком хороша, чтобы служить людям. Придворные курицы опять все примут на свой счет, и опять совершенно зря, но Арлетта давно не оглядывалась на куриц. Она писала для тех, кто поймет и оценит, и эту историю тоже обязательно напишет – чуть позже. Сейчас главное быть рядом с Катариной.
2
Королева кормила голубей; символы милосердия толкались и дрались. И Робер подумал, что надо будет непременно рассказать об этом Арлетте: столь вопиющее противоречие образа и реальности обязательно ее позабавит. Поездка на площадь Оленя далась графине тяжело – он видел. И подозревал, что в сожженном Сэ будет не легче. Никола на такое сравнение обидится, но в деле создания руин великая Эпинэ и великая Талигойя друг друга стоили, и точно не стоили загубленных ими жизней.
Две кровожадные твари в кружеве возвышенных речей.
- Не все дамы стоят того, чтобы их защищать, – будто угадав его мысли, произнесла сестра. – Не будь некоторых женщин, не было бы и бед, которые они принесли.
- Не будем об этом, – попросил Робер. – Тебе надо думать о хорошем.
- Брат Анджело запрещает мне плохие мысли, но разве мысли запретишь? Я начала думать и не могу остановиться: что было бы, если бы… Будь я по-настоящему храброй, будь я по-настоящему гордой… Я не была. Я стала уродом, и винить мне в этом некого. Только себя и… Неважно! – Катари отряхнула с ладоней последние крошки и сцепила пальцы. – Я потом тебе все расскажу, как обещала. А сейчас будем говорить о хорошем, чтобы о хорошем думалось. Мне тяжело говорить одно, а думать другое – столько лет училась и не выучилась. Потому и молчать привыкла, а с тобой будто за все годы выговариваюсь и наговориться не могу. Сама дивлюсь, какой болтушкой оказалась! Говорят, мэтр Капотта живет теперь в твоем доме. Он ни в чем не нуждается? Он так мужественно держался на суде, мы ему очень обязаны.
- Да, все просто замечательно, - заверил Робер, мысленно пнув себя за то, что не поблагодарил бывшего ментора. Но мэтр предпочитал проводить время в своей комнате, а сам он дома только ел да спал, так что они еще даже не виделись ни разу. – Арлетта хочет помочь ему покинуть Олларию. Столица сейчас неподходящее место для одинокого старика, а в провинции у него остались друзья.
- Вот как. И куда графиня Савиньяк хочет его отправить?
- Кажется, в Гайярэ, он ведь долго там жил, – не моргнув глазом, солгал Эпинэ: подробностей он не знал, но волновать Катари недопустимо. – Кстати, графиня выяснила, кто голубей зимой воровал, - добавил Иноходец, чтобы сменить тему, пока совсем не заврался.
- Надеюсь, с ним не сделали ничего… плохого?
- Сделаешь с ней, как же, - фыркнул Робер, вспомнив красочный рассказ Арлетты.
- Она? Тогда мы тем более даруем ей прощение! Должно быть, бедная женщина совсем отчаялась, если решилась… Я уверена, она не для себя!
Иноходец хлопнул себя ладонью по лбу: ну не осел ли он?
- Некого там прощать. Это не женщина, это ястреб Лоу.
-Эдвард Лоу? – Бледное личико Катари исказил ужас. – Он был здесь? Но он… все говорили, он… болен. А он здесь…
- Нет, нет, - Робер бережно обнял задрожавшую сестру, – все хорошо. Прости, прости дурака. Я б девиз поменял, «Изрекает глупость» в самый раз было бы, да Марианна не простит – за детей. Прости, разучился я веселые истории рассказывать.
- Я так рада, что ты о детях думаешь, - еле слышно прошептала Катари. – А что за история?
- У Эдварда ястреб был, полудикий как обычно, - виновато объяснил Осел Эпинэ. – Это он голубей воровал. Вернее, она. И ведь в парке никому ни разу на глаза не попалась, паршивка.
- Лоу совсем о ней не заботился? – встревожилась сестра.
- Это она о больном хозяине заботилась. И голубей для него же таскала, чтобы ел и выздоравливал. Представляешь, он ее Доритой назвал, так кэналлийцы к девушкам обращаются.
- У гайифцев такие же обращения, нам с братьями мэтр Капотта рассказывал. Дор, дора, дорита. Такие разные страны, а общее есть. Я рада, что у мэтра все хорошо.
Раздалось басовитое воркование: самый отпетый из драчунов, распустив хвост и раздувшись, увивался за одной из тех голубок, которых только что распихивал ради хлебных крошек. Вот почему Дорита на такого толстяка не польстилась? Видать, понимала, что пустота внутри.
- Никогда не была голубкой, – тихо промолвила сестра. – Глупой, жестокой, трусливой была, не отмолить, но дутыши мне никогда не нравились. Разрядиться и крутиться на месте, как же это глупо! Прости, я не хотела обижать мертвого.
- Катари, я больше не жалею об Альдо, не после всего, что он сделал. Я сожалею о горе Матильды, и только. Но он и Матильда, они вдвоем спасли мне жизнь. А теперь выяснилось, что и Лоу тоже. Столько лет считал, что это мы надорцев спасали, и ни разу не задумался, как из Надора в Агарис попал. Я должен Эдварду жизнь, а он наверняка еще что-нибудь устроит.
- Он может поднять Надор?
Сможет или нет – только время покажет, а попытается обязательно: Ястребы из Лоу по праву славились упорством. Но хватит Катари пугать.
- Ноймаринен с Лионелем не позволят. А про мэтра Капотту тебе лучше у Арлетты спросить. Она в моем доме чаще меня бывает.
- И во дворце тоже чаще. – Сестра не укоряла, нет, и оттого было еще хуже.
- Я стараюсь, - развел руками Робер, - но если я сегодня что-то не сделаю, завтра это взвалят на тебя, а этого я допустить не могу, ты и так больше меня делаешь, и не спорь, я же вижу. Я с тобой отдыхаю, а Арлетта в Олларию приехала, дабы помогать королеве. Естественно, она старается быть рядом.
- Когда не ездит по городу, - с непонятной интонацией отметила Катари. – Кто бы про что не рассказывал, обязательно упомянет графиню Савиньяк.
- В особняк Алва графиня поехала по моей просьбе, - напомнил Робер, – и, разумеется, ей надо было увидеть, во что превратился ее дом. И ей тоже хочется разобраться в истории с Окделлом, он был другом ее сына. А Лионель наверняка ждет письма.
- С докладом, - с горечью произнесла сестра. – Я боюсь его. Ты его не знаешь.
- Я служил с Эмилем, верно, но Лионель приезжал к нему. А уж в детстве сколько раз его видел! Дед его будущим экстерриором или кансилльером считал лет с пяти, если не раньше.
- Рафиано, а не Савиньяк, - испуганно подтвердила Катари. – Если мои сыновья умрут, а Рокэ так и не женится, он станет герцогом.
- Я не думаю…
- А я думаю! Не могу не думать. Брак со мной не принес стране мира – мир принес Рокэ Алва, а я стала Дораку не нужна. Никто не скажет об этом вслух, но не умри Сильвестр – не многое бы изменилось. Манрик хотел женить Фердинанда на своей внучке, а кардинал – на дочери Фомы, но им обоим мешала не я, а мой сын. Старший сын короля. Поэтому Рокэ отправили в Фельп, а потом в Ургот с запретом возвращаться без королевского приказа. Лионель обещал Рокэ защищать нас, а сам отправился в Кадану.
- Он мог не знать.
Сестра горько рассмеялась:
- Он знал, Робер. Он знал. Иди речь о моей жизни – я бы согласилась на все их нелепые обвинения, призналась бы в чем угодно, но за детей я буду драться. Я Ариго!
- Дорак мертв, Манрика и Колиньяра ждет суд. О чем бы не думал Лионель, Рокэ регент, и он никогда… - Робер хотел сказать «не допустит несправедливости», но сожранная горным зверем долина Биры встала перед глазами. – Катари, тебе нечего бояться! - взмолился он. – Себя не бережешь – подумай о ребенке, дитя и мать – единое целое.
- Я стараюсь, - ответила сестра, нарочно или случайно повторяя его слова, – но я королева. И хотя я боюсь Лионеля, я каждый день молюсь за его успех – ради Талига.
- Лионель служит Талигу.
- Лионель после смерти отца пошел за Рокэ, потом они встали рядом, но Лионель – не Рокэ. Знаешь, Окделл много глупостей говорил, но когда он заявил, что настоящий старший сын и наследник – Эмиль, я почти поверила. Эмиль Савиньяк – Олень, а Лионель – ястреб, и бьет, как ястреб – из засады. Все ястребы – убийцы, и даже любовь они выражают тем, что убивают. Как та птица, Дорита. Если Лионель решит, что королева Катарина Ариго Талигу не нужна…
- Лионеля есть кому держать в узде, - убежденно произнес Робер.
- Я тоже так думала, пока не стало поздно. Умоляю, будь осторожен с Лионелем... и с его матерью. Каролина Борн и Жозина Ариго были ее подругами, а он ее сын. Ради детей женщины способны на все, на любою подлость. Ради меня, ради Марианны, ради ваших будущих детей, Робер! Будь осторожен!
Иноходец молча обнял сестру. Спорить с ней сейчас бесполезно, Катари столько раз предавали, что заслужить ее доверие можно только делами. Пройдут годы, и герцогиня Алва будет с улыбкой вспоминать сегодняшние страхи. Так будет, так обязательно будет! А сейчас он просто обнимет ее и скажет, что все будет хорошо. И сделает все, что в его силах, чтобы так и было.
UPD 09.10.15 читать дальше
3
- А потом я шагнул в Лабиринт и проснулся, - со вздохом закончил Дик. Как он и предполагал, рассказанный при свете дня, сон оказался глупым и нестрашным.
По широкой дуге обогнув Крион и Гарикану, они наконец-то вышли на прямую дорогу к их цели – к Святому городу. В двадцати пяти хорнах на восток гайифцы бились с морисками, в двадцати хорнах на запад Эмиль Савиньяк держал за горло Бордон, а Агария была такой же мирной и сонной, что и год назад, и нашествие талигойцев в мундирах беспокоило хозяина гостиницы ровно до того момента, пока интендант артиллеристов не начал торговаться, сбивая цену за постой, ведь благородные господа займут все комнаты в его убогой лачуге. Колин, раздав указания, отправился с разъездом вдоль тракта, надеясь встретить торговцев или других путешественников со свежими новостями из Агариса, а Дик остался с Эдвардом в гостинице и ничуть не удивился, когда барон спросил Повелителя Скал о необычных снах. По правде, Дик ждал этого вопроса и точно знал, о чем расскажет, и не раз перебирал в памяти подробности, не имея духу сам начать разговор. Но в опрятной солнечной комнатке за бокалом превосходной лечуза вьянка у распахнутого в сад окна ужасное, исполненное тьмы жерло выглядело не опаснее колодца. Да что там колодец – дыра в земле, не более.
- Вы уверены, что это был именно Лабиринт? – задумчиво спросил Эдвард.
- Гальтарский? В Ариго? Да откуда ему там взяться! – отмахнулся Дик.
- Но другие герои вашего сна считали, что это он?
Та сумасшедшая троица?
- Да. Церковник мне еще вслед про Зверя Раканов кричал.
- Что кричал, помните? Дословно?
- Вас четверо, всегда четверо, навечно четверо, но сердце должно быть одно: сердце Зверя, глядящего в Закат. Цена Зверя – жизнь, имя Зверя забыто, а Зову цена – смерть, - без запинки повторил Дик. – Дело, наверное, в том, что в глубине души я знал, что кровная клятва обязательно должна быть исполнена. Может, в детстве разговор об этом слышал – что род клятвопреступника карает Зверь Раканов. Поэтому, когда я решил клятву королеве не исполнять, мне и начали сниться сны-предостережения. Ведь любой сон – разговор с самим собой.
- Были еще сны?
- Да. Когда мы возле Данара ночевали, вы еще в тот вечер рассказали, как Катари пыталась отца и Мишеля Эпинэ обмануть. Я тогда твердо решил, что служить лживой твари не буду, и мне приснилось, что ко мне пришли отец Герман, капеллан Лаик, и Паоло, мой однокорытник. Они оба пропали, когда я там учился, и тел не нашли. Они требовали, чтобы я вернулся в Олларию, к королеве, потому что я сам ее выбрал и моя кровь принадлежит ей.
- Вы уверены, что это был сон, а не визит выходцев? – невозмутимо уточнил барон.
- Уверен. Выходцы ко мне тоже приходили, когда я в Надор по поручению… регентского совета ездил. Арамона и капитан Гастаки. Чушь какую-то несли про горячих и холодных. Страшно ничуть не было! А потом в дверь постучал Литенкетте, и оказалось, что я в комнате один, а вся комната выстыла и плесенью покрыта, - почти похвастался Дик.
- А запах лилий был?
Ох, вот дались эру Эдварду эти лилии! Но он хотя бы сам не пытался их унюхать, в отличие от Арабеллы. Разумеется, девушка старалась делать всё как можно незаметнее, но мальчишки-корнеты, через одного тайно в сестру полковника влюбленные, конечно же заметили и тоже стали принюхиваться – к себе и к друг другу. А чем можно пахнуть, когда полк летит через Алат кентером и все с утра до вечера в седле? Так что лица у корнетов были соответствующие – заставляющие даже самых рассудительных людей нет-нет, да и втянуть украдкой носом воздух. А Лоу, вместо того, чтобы вмешаться, то ли радовался негаданной всеобщей бдительности, то ли развлекался втихаря. И так два дня, пока до полковника не дошло. Дик не знал, сам ли Колин заметил происходящее или ему кто-то нажаловался, но с кого все пошло, Уэйд выяснил быстро. Арабелла была подвергнута допросу, но про сны и лилии, к счастью, не сказала. В итоге брат с сестрой опять поругались и уже второй день не разговаривали.
Сам Дик ничего судьбоносного в запахе лилий не видел, но обижать друга отца не хотел и честно попытался вспомнить, кто чем пах.
- Капитана Гастаки – это женщина была, представляете? – я как-то не обнюхивал. Про Арамону не помню или внимания не обратил – он в последний раз у самой двери стоял. Когда в Олларии приходил, от него за несколько шагов очень сильно гнилью несло. Я тогда еще не знал, что это выходец, и решил, что мне все приснилось, а лестница сгнила, потому что дом после бегства слуг-кэналлийцев брошенный стоял. От Паоло с отцом Германом точно ничем не пахло. От госпожи Тишь вереском и еще первым снегом – знаете, как утром на святую Элисон бывает. А лилиями пахла та тварь, которая отцом притворялась, и немного зверь в Мон-Нуар. Но зверь больше падалью. А эсператистский клирик пах гарью – будто только что из Заката вылез. Смешно, да? – Дик криво улыбнулся. – Я вам рассказываю и самому смешно, что так тогда испугался. Надо было раньше вам рассказать.
- Что же не рассказали?
- Я хотел, - признался Дик, - но мне показалось, что вы слишком большое значение снам придаете. Не хотел вас расстраивать.
- Придаю слишком большое значение снам? – задумчиво проговорил Эдвард, сжимая в кулак пальцы левой руки, насколько позволяла повязка – появилась у барона в последние дни такая привычка. Будто проверял каждый раз, что кисть его слушается.
Заметив, что за ним наблюдают, Эдвард тут же расслабил руку и опустил ее на стол – ладонью вниз. Дик хотел сказать, что все понимает, но не смог подобрать слов. При том, что барон с трудом ходил, понятно, как он боится потерять еще и руку. И понятно, что любой досадовал бы на себя, если бы так глупо, по собственной неосторожности поранился. И вообще, это Дику следовало стыдиться, что так всех напугал. Но стыдиться не получалось.
- Я бы и рад снам значения не придавать, - вздохнул Эдвард, - да они наяву сбываются.
- Думаете, сон может быть как-то связан с медальоном? – Рассыпающаяся в труху реликвия Повелителей Скал сейчас спрятана в седельной сумке барона: вдруг еще удастся починить?
Эдвард пожал плечами:
- Абстрактную магию я изучал исключительно в Лаик, а практической вообще никогда не занимался. Сами понимаете, как я во всем этом разбираюсь.
- Нам в Лаик рассказывали о свойствах драгоценных камней, - припомнил четвертый в выпуске.
- Нам тоже. Но в Агарисе верят в чудесную силу адриановых эспер, а они внешне такие же, каким был ваш медальон – серебряная пластинка с выдавленным знаком. Если допустить, что в прошлом эории владели некими позабытыми ныне знаниями, почему бы не предположить, что и знак главы Великого Дома обладал особыми свойствами? Например, показывал, угрожает ли что-нибудь его владениям или вассалам.
- И вы думаете, что теперь он свои магические свойства потерял? – расстроился Дик. При мысли, что пока он рылся в поисках утраченного наследства в кладовых Олларов, настоящий волшебный талисман висел у него на шее, стало обидно за собственную недогадливость.
- Я не знаю, что думать, - признался Эдвард. – Ходж рассказал, по Надору всю весну ходили слухи, будто Дом Скал падет в день Летнего Излома и вы останетесь один, без вассалов.
- Всего лишь слухи, - пренебрежительно отмел глава Дома. – Слуги Манрика, наверное, распускали.
- И именно в день Летнего Излома вам приснился сон, в котором вы входите в Лабиринт, дабы разорвать кровную клятву.
- Но вы сказали, что кровную клятву может разорвать только смерть.
- У Иссерциала о разрыве кровных клятв сказано очень образно. Если подумать, описание годится не только для смерти, но и для Лабиринта.
- Лабиринт рвет все узы и все клятвы, - вспомнил Дик слова из своего сна. – Думаете, я кроме клятвы Катарине еще и клятву, связывающую главу Дома с кровными вассалами, разорвал? Карлион с Берхаймом сразу после смерти Альдо меня предали, уж три месяца прошло, только Дэвид верен остался, а Дом пал, потому что мне сон приснился? Даже звучит нелепо. – Эдак можно заявить, что Надор рухнул, потому что Дик во сне башню разрушить хотел. – В Доме Ветра вообще вассалов не осталось, а медальон у Алвы целый, я сам видел.
- Тоже верно, - согласился барон.
Куда уж вернее!
- Нам нужен человек, который хоть в какой-нибудь магии разбирается. Только где его найти?
- В Агарисе. Я уверен, что иерархи орденов в магии разбираются, но не верю, что они поделятся знаниями без крайней нужды. К счастью, местоблюстителем Святого Престола стал епископ Зегины, с которым я немного знаком. В нашу последнюю встречу он очень интересовался мистикой, особенно поверьями о закатных тварях. Никогда не понимал внезапного обращения Вилламарги к вере, а сейчас думаю: не мог ли он столкнуться с чем-то, подобным тому, с чем столкнулись мы? В любом случае, мне кажется, он скорее согласится нам помочь и меньше затребует в обмен.
В комнату с поклонами проскользнул хозяин гостиницы, поставил на стол вторую бутылку и третий бокал, и так же с поклонами исчез.
Дик удивленно посмотрел на Эдварда.
- Уэйд вернулся, - предположил тот.
Колин появился минут через пять, мрачный и почти незнакомый в черно-белом мундире королевской гвардии. Передвинув стул, полковник сел за стол напротив барона.
- Нравятся мне местные цены для талигойского воинства, – рассеянно сообщил он, налив себе вина из второй бутылки, красного. – Поди-ка Рафиано, когда договаривался, через слово Алву поминал. Провианта купили на месяц, а потратили всего ничего.
- Зачем на месяц? – удивился Дик. – До Агариса два дня всего.
Колин покрутил вино в бокале, задумчиво пригубил, посмотрел на просвет.
- А местоблюстителя, кстати, Антонием зовут. Преосвященный Антоний, епископ Зегины. Вы, господин барон, кажется, другое имя называли?
- Известного мне епископа звали Доминик, - подтвердил Эдвард. – И, раз его преемник стал местоблюстителем, скорее всего Вилламарга был в городе во время штурма и погиб. Печально.
Уэйд одним махом допил вино и со стуком поставил бокал на стол, чудом не разбив.
- Боюсь, моя следующая новость опечалит вас еще больше. Мориски сожгли Святой город дотла. Жителей спаслось четыре тысячи. Из восьмисот. – Полковник подался через стол к Ястребу: – Вы все еще считаете, что мы едем в Агарис?
4
Эрвин нагрянул внезапно и, как подозревал Робер, с одной-единственной целью: убедиться, что Катари цела и невредима. Но грех было не воспользоваться его приездом, чтобы показать всем, что об Олларии помнят не только на Юге, откуда исправно шли обозы с продовольствием, но и на Севере, подчеркнув тем самым единство Талига.
Лекари под предводительством брата Анджело встали стеной и торжественного приема не допустили. Вместо этого королева устроила парадный обед – сразу после заседания регентского совета. Общество собралось, по меркам прежнего времени, немногочисленное, но на диво пестрое. За одним столом сидели военные, придворные, вездесущие послы и – впервые со времен Карла Разумного – представители цехов и гильдий, донельзя гордые оказанной честью. Сидящие бок о бок Левий и отец Джозеф олицетворяли единение церквей. Марианну посадили вместе с Коко среди баронов, рядом с брезгливо поджавшей губы Кракл, но у Робера все равно от одного только взгляда в ту сторону теплело на душе. Его Марианна. Его!
Пили за здоровье короля, не рожденного принца-регента и королевы-матери, а так же Первого маршала и маршала Савиньяка, об очередной победе которого в Гаунау доложил Эрвин. И сестра с радостной улыбкой поднимала бокал чуть подкрашенной вином воды и за возлюбленного, и за человека, которого боялась – потому что оба сражались за Талиг.
Разрушил идиллию, как и следовало ожидать, посол Гайифы.
- А как продвигаются поиски герцога Окделла? – с видом праздного любопытства осведомился конхессер Гамбрин после очередной здравицы Лионелю.
- К сожалению, в данный момент нам неизвестно его местонахождение, - невозмутимо ответил Карваль. И даже не солгал.
- Это наша общая вина, - неожиданно вмешался Эрвин. – Отравитель, клятвопреступник, наплевавший на закон и совесть судья должен был висеть или хотя бы сидеть в зверинце, в клетке, а не разгуливать на свободе. Ничуть не удивительно, что этот мерзавец оказался еще и убийцей, способным поднять руку на женщину!
Робер мысленно схватился за голову: почему он сразу не сообщил Литенкетте, что Дик не хотел убивать королеву, что горе-покушение было лишь мистификацией, дабы Уэйд мог «кинуться в погоню»?
- Какой длинный список! – как будто искренне удивился Глауберозе. – А нам сообщили, что герцога Окделла ищут всего лишь из-за похищения бумаг.
Дернул же Леворукий ноймара дотерпеть со своим бешенством до появления послов! Лучше бы выложил все сразу при встрече или на регентском совете.
- И кто же был убит? – участливо спросил кагет.
- Август Штанцлер, - буркнул Дэвид. – Одновременно с отъездом Ричарда Окделла из города.
- Но он же не дама, - всплеснул руками Гурпотай.
- Это я… мы ввели графа Литенкетте в заблуждение, - прерывающимся голосом объявила Катари. – Нам кажется, что человек, способный убить беспомощного больного старика, способен убить и женщину. Мы испугались за сына – ведь этот негодяй неоднократно бывал при дворе и мог в любой момент… - сестра стиснула концы накинутой на плечи шали.
- Ваше величество безусловно правы, - поддержала королеву Арлетта. – Убийство безоружного всегда чудовищно, и мерзавец, способный на подобное, способен на все. Мы все сожалением, что вы были подвергнуты такой ужасной опасности.
Придворные вокруг дружно закивали:
- Да, да, сожалеем! Бедный эр Август!
Всё, разумеется, было совсем не так, и «беспомощный старик» ничего, кроме пули, не заслуживал, но сейчас главное сбить послов со следа. Какая же Катари умница!
- Это ложь, - прорезал согласный гул уверенный голос Дженнифер Рокслей.
- Что именно? – живо спросил посол Агарии в обступившей тишине.
- Герцог Окделл не убивал графа Штанцлера, - отчеканила вдова Генри.
- Вы так уверены в невиновности господина Окделла, потому что знаете настоящего убийцу? - заинтересовался мэтр Инголс.
- Никто ничего не знает, - спокойно сказал Мевен, - поэтому никому не следует никого бездоказательно обвинять. И я уверен, что ее величеству ничего не угрожало.
- Я тоже, - одновременно с Робером воскликнул Дэвид.
- Но как же бедный эр Август? – взвыла Мэтьюс.
- Штанцлера могли убить грабители, - предположил Иоганн. - Тело нашли в кабинете, который был перевернут вверх дном.
- Мы… к сожалению, мы действительно не знаем доподлинно, что произошло, - печально подтвердила сестра. – И нельзя обвинять человека в преступлении только из-за женских домыслов. Мы… мы все бываем пристрастны, когда преступление совершают те, кому мы верили и… и считали другом.
- И все же мне кажется, что Штанцлера убил Окделл, - безжалостно объявила графиня Савиньяк.
- А я считаю, что нет, - немедленно отозвалась Дженнифер. – Ричард настойчиво добивался освобождения графа из Багерлее, и после освобождения неоднократно ходатайствовал за него и просил, чтобы ее величество согласилась графа принять.
- О чем именно герцог Окделл разговаривал с ее величеством, мы, разумеется, знать не можем, - рассудительно проговорила маркиза Фарнэби. Она всегда казалась Роберу из всех придворных дам самой разумной.
- Конечно не можем, - закивала графиня Феншо. – Откуда нам знать, что было в письмах, которые герцог приносил королеве?
Еще и письма? Бедная сестра!
- Едва ли граф просил в них кинуть его в темницу, - едко заметила Дженнифер.
- Я… мы… мы вынуждены… - пролепетала белая как мел Катари, - мы… - Сестра с всхлипом втянула воздух и внезапно счастливо улыбнулась, напугав Иноходца этой улыбкой больше, чем могла бы напугать криком. – Господа, мы… мы просим вас молиться о здоровье принца Октавия Оллара! Если… вдруг… мы поручаем нашего сына заботам Проэмперадора Олларии герцога Эпинэ.
Началась невообразимая суета. Все вокруг говорили разом. А Робер смотрел на толпу заслонивших от него сестру лекарей и молился, впервые с Ренквахи. Не за Октавия, как просила Катари, – за нее.
5
Роберу доводилось чувствовать себя беспомощным, и он всегда это чувство ненавидел, но настолько беспомощным Иноходец, кажется, не был никогда. Между ним и сестрой было то ли три, то ли четыре двери, и все равно он вслушивался в каждый звук, сам не понимая, хочет он что-нибудь услышать или боится. Но слышно было лишь носившихся по галерее слуг да бессвязные причитания дам в Парадной приемной.
В кресле напротив маялся Эрвин. Иоганн уступил им кабинет и умчался по делам, а они остались ждать.
- Почему так долго? – очередной раз прорычал ноймар.
- Брат Пьетро сказал, это займет какое-то время.
- Это называется родами. – Арлетта вошла бесшумно, словно кошка.
В положенном по протоколу старинном белом одеянии графиня выглядела старше своих лет – или как раз на них и выглядела. В руках она вертела лаковый гайифский футляр.
- Как там?.. – робко спросил Робер.
- По кодексу Франциска, - сухо ответила подруга матери. – Простыня нижняя льняная белая спускается с кровати на шестнадцать бье, простыня верхняя шелковая белая спускается с кровати на восемь бье. Повитух четыре, лекарей четыре. И все в белом, кроме гвардейцев у дверей, зато те лицом белее всех. Мевен сейчас спрашивал, должны ли быть в белом канониры у приготовленных для салюта пушек, и, кажется, даже не шутил. Но у Франциска хотя бы каждый шаг расписан! О чем думала твоя кузина, когда приказала приводить кормилиц к присяге не только на Книге Ожидания, но и на Эсператии? Теперь святые отцы до Последнего Суда будут решать, как это сделать, чтобы никого не обидеть.
- Бьются за честь? – криво улыбнулся Робер. Язвительная тирада Арлетты его немного успокоила.
- Хуже: они ее друг другу уступают. Сейчас иду, - зычно крикнула высокородная дама в дверь – слух у нее был тоже как у кошки. – Если еще не договорились, предложу монету кинуть. Робер, присмотри пока. – Графиня протянула ему футляр. – Катарина сказала, что это мне и что это очень важно.
Иноходец глянул – и обомлел: на багряной крышке догорал степной закат, сильный ветер гнул травы, кружились черные птицы и тревожное алое солнце касалось верха одинокой башни. Шкатулка из гробницы Октавии!
- Что там? – севшим голосом спросил он.
Арлетта была уже у двери, но задержалась и даже обернулась.
- Открой да посмотри. Я сказала «присмотри», а не «не заглядывай»!
Раздраженно подхватив волочащиеся по полу белые юбки, графиня вышла из кабинета.
- Что там? – Эрвин даже придвинулся.
- Понимаешь… - Вот как ему объяснить? – Мне кажется, это из гробницы Октавии.
Ноймар присвистнул и уставился на лаковую крышку.
- Невероятно! Как она попала к королеве?
Робер крепко сжал шкатулку.
- Не знаю. После смерти Альдо Дик… Ричард Окделл спрашивал меня о ней, вернее, о лежащем в ней письме. Сказал, что оно очень личное и касается только его и Альдо, и он не хочет, чтобы даже я его видел.
- И что ты будешь делать? – серьезно спросил Эрвин. Никаких проклятий в адрес сбежавшего соперника – Робер в нем не ошибся.
- Я посмотрю, что там, - решился Эпинэ. – Гляну самое начало и если это… то, что я думаю, уговорю сестру и графиню сжечь письмо. Ричард много допустил ошибок, но… нельзя, понимаешь?
- Я верю вашей совести, герцог, - церемонно произнес Литенкетте.
Робер дрожащей рукой сжал полыхающую Закатом крышку.
- Дик сломал петли, когда открывал ее впервые, – объяснил он Эрвину. – Шкатулка была с выскакивающей отравленной иглой.
«Там просто любовное письмо. Только глупое письмо наивного влюбленного мальчишки.»
Крышка снялась с едва заметным усилием. Внутри лежал серебряный морисский браслет и лист выделанной под старину бумаги.
- Браслет королевы Октавии! – восхищенно выдохнул Эрвин.
Значит, браслет действительно был, а Робер не верил. Да никто не верил! Ведь Альдо с Диком никому его не показали.
Отдав драгоценность благоговеющему ноймару, Робер уверенно развернул письмо. Он прочтет только первые строки.
«Я, Эрнани из рода Раканов, король талигойский, готовясь предстать пред Первым судом, сим завещанием объявляю свою последнюю волю. Исполнителями оной воли назначаю герцога кэналлийского Рамиро Алва и Повелителя Молний герцога Эпинэ. Оба они осведомлены о том, что им завещано свершить, и поклялись исполнить завещанное. Я же принимаю на себя всю ответственность и все грехи, кои свершат мои душеприказчики, исполняя мои распоряжения…»
Робер бережно опустил скрепленный печатью со Зверем Раканов документ в шкатулку. Дикон мог верить, что это касается только его и Альдо, но Проэмперадор Олларии и маршал Талига считал иначе.
Катари тысячу раз права: завещание Эрнани Последнего очень, очень ценно, и никто в Олларии лучше графини Савиньяк им не распорядится.
Но как оно попало к сестре?!
UPD 08.02.16 читать дальше
6
Второй день Орденской недели – день Истины. Вторые сутки под землей.
Умерли еще двое раненых; их тела, как и тело Вилламарги, положили в крипте. Мать Бернарда прочла молитву и зажгла специальную курильницу. В крайнем случае, сказала потом настоятельница, если пребывание в храме затянется, мертвых можно будет прямо там и похоронить – рядом с аббатисами и мирянами, завещавшими обители не менее четверти состояния. Это будет честью и не будет нарушением устава, поскольку в уставе оговорено лишь усердное служение Создателю, а разве не Ему служили воины, павшие, защищая Святой город?
Антуан всем сердцем надеялся, что до крайнего случая дело не дойдет. Благодаря искусству строителей в храме не чувствовалось ни намека на духоту, но забыть о том, что они в подземелье, не получалось ни на минуту. Пока паники не было, присутствие принцессы Софии внушало уверенность в благополучном исходе, что уж племянницу трех королей спасут обязательно, и их заодно, но Антуан прекрасно понимал всю иллюзорность подобных надежд. Кому, как не врачу, знать, что смерть на чины и титулы не смотрит?
К вечеру доносящийся снаружи шум изменился: грохот стал реже, но зато теперь от него содрогались сами стены затопленного храма.
- Чувствую себя морискиллой в клетке, которую куда-то тащат, - пожаловалась конхесса Доротея, растирая виски гераниевой настойкой.
«Знать бы еще, куда», – мысленно вздохнул Антуан, внезапно ставший князем Церкви и в оном ранге приглашенный на «военный совет» в келью принцессы.
- Здания рушатся, - пожал плечами Костас. – Где грабеж, там и пожар, а не грабить пригнанная шадами шушера не способна.
- Вы верите, что они награбят и уйдут? – спросила София, озвучивая главный страх Антуана.
Капитан покачал седой головой:
- Что из Агариса уберутся – ручаюсь, а вот из Золотых земель едва ли. Линеалов не меньше пятидесяти, больших торговцев с десантом больше пятидесяти, а фациески даже не сосчитать – и это лишь то, что солдаты со Старой стены разглядели. Думаю, Агарис – только проба сил, а воевать они собираются с нами.
- Можно воевать с Империей и удерживать Агарис, - сухо заметила мать Бернарда.
- Можно, - согласился Костас, - но это будет глупой тратой сил, а предводители морисков свой ум уже доказали. Специально к праздникам подгадали, твари, чтобы весь флот в бухте застать. Ну и с уходом Аристида им, конечно, повезло: без «львов», силами одной только гвардии, город удержать было никак не возможно, слишком велик. Но Цитадель – другое дело, ее можно оборонять неделями, лишь бы провианта хватило. А главное, даже взяв Цитадель и потеряв на этом время и силы, оттолкнуться от Агариса для дальнейшего наступления по суше мориски не смогут. Гребень Дев – не Сагранна и не Торка, но все равно оставленный в Агарисе гарнизон будет по сути отрезан от остальных войск. А раз так, то какой смысл его оставлять? Флот сожгли, чтобы Агарию с маленькими господами до любви к Талигу напугать, и прорыва Новой стены с лихвой бы хватило, а больше у морисков дел здесь нет, только пограбить. Так что награбят и уйдут, и пожар их в этом поторопит. Нам немного надо продержаться. Скоро стихнет.
Слова капитана оказались пророческими.
Здания рушились всю ночь, заставляя содрогаться укрытый под землей храм, раскачивая подвешенные к потолку на цепях светильники. Вызванное этим непрестанное колебание теней обманывало усталый разум, внушая чувство, будто движутся не тени, а сам пол и стены. Словно они каким-то злым волшебством очутились на корабле посреди бушующего моря, и неизвестно, посчастливится ли им достичь надежной тверди.
Агарис рушился, и вместе с городом рушился весь прежний мир, но так далеко Антуан тогда не заглядывал.
К утру свирепствовавшая наверху стихия выдохлась. Стены храма иногда еще вздрагивали, отзываясь на далекий гул, но в остальное время с поверхности теперь не проникало ни звука. После полудня обнадеженный тишиной Костас предложил отправить в город разведку. О своем намерении он, по счастью, почти никому не сказал, потому что когда мать Бернарда повернула тяжелый бронзовый ключ, огромная каменная плита не шелохнулась. Спрятанный в стенах механизм поскрипел с натугой и затих, не открыв прохода. Сломался? Вряд ли его создатели рассчитывали, что храм будет так трясти…
Мысль, что убежище стало ловушкой, обожгла холодом.
- Подождем до завтра и попробуем силой открыть, - бодро заявил Костас. – Сегодня шуметь не стоит, вдруг мориски еще поблизости.
В последующие часы Антуан придумал сразу несколько способов поднять монолитную гранитную плиту неизвестного веса, остро жалея, что никогда не увлекался механикой. У остальных тоже, несомненно, роились на этот счет идеи, но, хвала Создателю, ни одну из них проверять практикой не пришлось. Вечерню прервал громкий скрежет: плита поднялась сама.
Антуан отчетливо помнил, как со страхом и надеждой глядел на ведущую вверх лестницу, последние ступени которой заливал невыразимо прекрасный солнечный свет.
- Выходите, не бойтесь, – прогремел раскатистый голос. – Мориски ушли.
Чувство, испытанное Антуаном в тот миг, – это было счастье, абсолютное и безграничное, затопившее все его существо. Конец заточенью. Мориски ушли. Они победили!
Счастье быть, счастье дышать, счастье видеть дневной свет. Просто счастье.
Эфемерное счастье, порожденное неведением. И сколько бы еще не довелось ему прожить, он точно знал, что никогда не забудет, с какой радостью поднимался навстречу вечернему солнцу – чтобы выйти прямиком в Закат…
7
Антуан отложил перо, встал, прошелся по комнате, сотни лет бывшей личным кабинетом Эсперадоров. Здесь они принимали с глазу на глаз прославленных мыслителей и великих монархов, здесь работали в тишине и одиночестве, определяя будущее Церкви и всех Золотых земель. Здесь вчитывались в Откровение Мирабеллы Агарисской, дабы кропотливым трудом постичь то, что явилось святой в единый мучительный миг озарения.
Ржавою станет луна, серый город могилою станет.
Семь простых слов, вместивших в себя бездну.
«Серый город да станет склепом», – говорил в бреду епископ Доминик. Знал ли он Откровение? Мог. Пророчество не было тайной, строки из него приводились во многих трудах по астрологии и истории, его квинтэссенцию («Олларам отпущен круг») знали повсюду, а в Агарисе оно было и вовсе вездесущим, словно Дидерих. Вилламарга почти наверняка знал Откровение, но, записав его слова на бумаге, Антуан более не мог избавиться от чувства, будто умирающий епископ действительно слышал нечто, недоступное остальным. И сразу вспоминалось, как в последнюю ночь ритуала Сель обвинил брата Руция в том, что «лев» не слышит.
Сам Сель слышал, в том Антуан был уверен, но расспросить саграннца никак не получалось. Тот без раздумий отвечал на все вопросы, не пытаясь увильнуть или отмолчаться, но его ответы, словно вспышки молний в ночи, не освещали, а лишь высвечивали мрак. Должно быть, причина заключалась в неспособности Антуана найти правильные вопросы, но можно ли корить слепого, что он не знает, как спросить зрячего о рассвете? И можно ли винить зрячего, что он не знает, как о рассвете рассказать?
Антуан со вздохом вернулся за стол. Для астрологов старой Гальтарской школы Весна и Рассвет – одно и то же. Но в первый день весны в Агарисе наступил Закат и продолжался до сих пор…
Когда они поднялись на поверхность, там только что закончился сильный дождь, и воздух пах мокрой листвой, грозой и совсем чуть-чуть – гарью. Стоявшую над входом в храм каплицу буквально смели обломки рухнувшей колокольни. Некоторые валуны были просто огромны; им повезло, что скрывавшую вход плиту не завалило. Скорее всего, какой-то из мелких камней заклинил ее, не давая подняться, и, когда осматривавший монастырь Сель его случайно сдвинул, проход тут же открылся.
Сель. Их спасителя звали Сель. Эсператист с языческим именем, черноволосый, словно нуху, высокий, как каданец, а одеждой – вылитый кагет. На талиг и гайи он говорил с едва различимым акцентом, на гальтарском слова коверкал ужасно, но сам язык знал весьма неплохо, из чего Антуан сделал вывод, что горец воспитывался в кагетском монастыре. Почему бы не быть среди суровых скал уединенной обители, подобной острову Святой Оддрун, где премудрые схимники, отринув мирскую суету, воистину слышат ангелов Его? Они-то и могли научить своей простой и строгой вере мальчика из неведомого землеописателям племени, сохранив неприкосновенным данное ему при рождении имя.
Но все это Антуан додумал много позже, а тогда на вопросы Костаса что он здесь делает и откуда взялся, высокий смуглый чужеземец просто сказал, что он Сель из Сагранны, пришел в Агарис этим вечером, разминувшись с морисками, и обходит город в поисках выживших. «Поиск выживших» – сейчас бы Антуан сразу обратил внимание на эти слова, а в тот момент все его мысли были о раненых, которых требовалось поднять на поверхность и как-то разместить в полуразрушенном монастыре, пока не появится возможность перебраться в более удобное место.
Истекал третий день Орденской недели, день Домашнего Очага. Его дом был совсем рядом, но сходить и проверить, что стало с книгами и рабочими журналами, не было ни единой свободной минуты. Зато не было времени и на лишние мысли. Осмотреть и перевязать раненых, проверить монастырский аптекарский огород, записать для конхессы Доротеи рецепт бодрящего отвара из имевшихся под рукой трав. Потом пришлось зашивать охранника принцессы, порезанного в стычке с мародерами, потом принесли церковного гвардейца, двое суток пролежавшего в какой-то канаве, и Антуан все на свете проклял, пока очистил его раны, а дальше оставалось только молиться… Вокруг то и дело мелькали новые лица, уличная торговка (а кто еще может так орать?) приволокла тележку с лимонами и на весь монастырь объясняла матери келарю, что с ними следует делать. Моряки пиратской наружности притащили сразу четырех собратьев с кое-как перевязанными ранами трехдневной давности, и Антуан радовался, что их всего четверо, глупец!
Нухутское снадобье давно закончилось, раненых приходилось просто держать. Тут бы очень пригодились здоровые пираты, но Костас оказался куда проворнее и врачу достались лишь трое крепких монахинь. В какой-то момент, повернувшись к своим помощницам похвалить за неожиданно успешную работу, Антуан увидел, что рядом один Сель. Впрочем, силы саграннцу с избытком хватало, а главное, от него вопреки имени дышало таким нерушим спокойствием, что даже раненым, как будто, стало легче сносить манипуляции врача.
- Спасибо вам, - поблагодарил Антуан, когда они мыли руки после очередной операции.
- Я ничего не сделал.
- Вы ошибаетесь, вы очень вовремя пришли.
- Я опоздал. Не взятая кровь гниет. Очень много крови.
- Так вы про морисков? – догадался Антуан. – Тогда тем более не корите себя зря: еще бы одна шпага исход битвы не изменила, а вот мы без вас из подземелья могли и не выбраться.
- Знаю, - вздохнул Сель. – Я бы мог им сказать, но они бы заткнули уши – люди всегда так делают, когда слышат не то, что хотят. От голоса тишины не сбежать, а у меня нет такой власти. Я не ропщу, я рад быть тем, кем Он меня создал. Просто… горько.
Антуан согласно кивнул – он бы тоже от силы останавливать армии словом не отказался. Но даже святая покровительница философов Оддрун считала дубинку доходчивей.
Закончив с последним из «новых» раненых, Антуан еще раз поблагодарил Селя и отправился на поиски Костаса: все известные ему аптекари, имевшие все нужные ингредиенты, жили в Бархатном пределе, где сейчас наверняка орудуют мародеры, а потому соваться туда без сопровождения даже не опасно, а бессмысленно.
В рабочей комнате аббатисы капитана не нашлось, у чудом уцелевшего стола сидела закутанная в лиловый плащ женщина в сером траурном покрывале. Незнакомка подняла голову, и Антуан с удивившим самого себя сожалением отметил выбившиеся из-под покрывала темные пряди. Увы, белокурым у принцессы Софии был только парик.
- Ваше преосвященство, - племянница императора церемонно склонила голову. – Вам нужен Костас? Он сейчас придет.
- Тогда я подожду.
Антуан выбрал стул, выглядевший более целым, и устроился у выбитого окна, очередной раз поражаясь обуявшей морисков жажде разрушения. Везде, везде прошли и все, что смогли, разломали… Дикари!
За окном совсем стемнело. Монастырский сад тих и спокоен. Сегодня уже слишком поздно, а завтра надо будет обязательно посмотреть, что стало с его домом, да и вообще…
- Отец Гермий вас нашел? – нарушила тишину принцесса.
- Нет. Он не сказал, что ему нужно?
В прошлом Антуан никого с таким именем не знал. Неужели устроенный Вилламаргой фарс наконец-то будет прекращен? Он, конечно, планировал вступить в орден Знания и даже рассчитывал сделать там карьеру, но прямо сейчас степень магистра нравилось ему куда больше епископского сана – она была настоящей.
- Отец Гермий хотел рассказать вам о ваших обязанностях, - ответила София, разом разрушив все его надежды. – Церковь не может быть безглавой, и даже Семеро не могут заменить Одного, - процитировала она неизвестный тогда Антуану Устав Пия, – а потому должен быть назначен местоблюститель Святого Престола, и это должен быть старший по священству епископ территорий из находящихся в Святом городе, а если нет таковых, то первый, в него прибывший.
- Юнний умер?
Бедный старик, в его лета такие потрясения…
- Убит морисками, со всем конклавом.
- Они же были в Цитадели!
- Цитадель взята, - спокойно сообщила принцесса. – Я смотрела, должна была увидеть. Они убили всех. В городе везде мертвые, но в Цитадели… Ров у ворот забит погибшими в давке, а спасшихся внутри убили мориски. Ваше преосвященство?
- Я… услышал.
Услышал, но поверить никак не мог.
В комнату стремительно вошли конхессер Леонидас и Костас, причем капитан остановился, едва переступив порог, не давая пройти идущим следом.
- Хорошо, что и вы здесь, отче, – кивнул конхессер Антуану. – Ваше императорское высочество, с вами желает говорить магнус Славы.
- Мы выслушаем магнуса Аристида, - бесстрастно произнесла София. – Если вы согласны, ваше преосвященство.
Свежеиспеченный местоблюститель Святого Престола послушно кивнул. Костас посторонился, впуская в комнату высокого серого клирика. Совсем серого, не только одеждой, но и лицом. Тоже видел Цитадель? Два дня назад Антуан был уверен, что при встрече вцепится Аристиду в глотку, а сейчас смотрел на человека, бросившего Агарис, и не чувствовал ничего.
- Ваше высокопреосвященство.
- Не тратьте слов, ваше высочество, я сказал себе больше.
- Вас всегда уважали за прямоту. Почему вы ушли?
- Пытался избежать братоубийства.
- И потеряли всех братьев. Почему Тергэллах вас пощадил?
- Они не мои братья. Бросили Юнния и пытались сбежать через тайный ход. Они ничьи братья.
Антуан запоздало понял, что принцесса и магнус хорошо знакомы – иначе с чего бы «лев» стал объясняться? Или дело в том, что София была все эти дни в Агарисе, а Аристид нет?
- И что дальше? – спросила принцесса.
- Здесь? Ничего. Мои люди сопроводят вас в любое безопасное место по-вашему выбору.
- Я уже в безопасности.
- Среди руин?
- При дворе местоблюстителя Святого Престола преосвященного Антония, епископа Зегины.
Антуан под цепким взглядом «льва» постарался сесть ровнее.
- Я правильно понял, что Доминик…
- Умер от ран на руках его преосвященства.
Аристид на миг закрыл глаза, а потом в упор посмотрел на «епископа».
- Мэтр, ради вашей клятвы врача, уговорите ее высочество одуматься. Эти двое, - «лев» кивнул на советника и капитана, - к несчастью, слишком хорошие слуги. Поскольку упрямство ее высочества мне известно, сопровождение до Гариканы я вам дам независимо от результата ваших усилий, но надеюсь на вашу совесть.
- А вы? – несмело спросил Антуан.
- Мертвых надо хоронить, иначе начнется чума. А потом мы отправимся туда, где еще возможно что-то сделать.
- Опять уйдете? – рыкнул Костас. – А как же Агарис?!
- А Агариса больше нет. И не будет.
Города нет… Так сказал магнус Славы на исходе третьего дня светлой Орденской недели, дня Домашнего Очага. «Агариса больше нет». Но Антуан этого тогда не понимал.
Даже тогда – еще не понимал.
Для обзоров
@темы: ОЭ
-
-
03.02.2016 в 15:23-
-
03.02.2016 в 15:25Присоединяюсь к поздравлениям. С Днём вас)
-
-
03.02.2016 в 19:23-
-
03.02.2016 в 19:42-
-
03.02.2016 в 19:47-
-
03.02.2016 в 20:08Здоровья вам побольше и творческих успехов. А преданные читатели у вас уже есть.
-
-
03.02.2016 в 23:07Здоровья, Счастья, Вдохновения!
🌞🎂💝🌹🌷
-
-
04.02.2016 в 05:24Всего самого наилучшего и еще чуть-чуть вдобавок
С Днем Рождения!
-
-
04.02.2016 в 07:51-
-
04.02.2016 в 20:19Enco de Krev, Спасибо!
swWitch, Спасибо!
Ant10, Спасибо!
mag_, Спасибо!
easy72, Спасибо!
Спасибо огромное за поздравления! Спасибо за доброе слова! И просто за то, что вы есть!
-
-
04.02.2016 в 21:48Здоровья Вам, счастья, творческих успехов
-
-
05.02.2016 в 03:25-
-
05.02.2016 в 19:34Xrenantes, Это только продлевает праздник! Спасибо!
-
-
05.02.2016 в 21:32-
-
05.02.2016 в 22:22-
-
08.02.2016 в 19:40рокэалвалюб, Спасибо!
-
-
08.02.2016 в 19:48-
-
08.02.2016 в 19:52А этот кусочек просто очень пронзительный. Прямо вот. Спасибо!
-
-
08.02.2016 в 20:00Очень сильный отрывок. Особенно, когда знаешь, что в итоге никто никого не уговорил, и что Агарис потихоньку восстанавливают к жизни.
-
-
08.02.2016 в 20:02-
-
08.02.2016 в 20:10-
-
08.02.2016 в 21:08Enco de Krev, Они еще и Аристида уговорят брата Руция с сотней солдат в городе оставить, тот почти до лета в городе будет. Спасибо!
swWitch, Разрушенный Агарис - это, пожалуй, во всем фике самая тяжелая часть. И выкинуть никак нельзя.
Просто русалка, Агарис восстановят! И морискам обязательно прилетит
-
-
08.02.2016 в 21:42-
-
08.02.2016 в 23:11Вы слышали, что форумчане объявили крестовый поход фанфикам?
-
-
09.02.2016 в 12:24-
-
09.02.2016 в 17:24рокэалвалюб, Не надо ссылок!
Вы слышали, что форумчане объявили крестовый поход фанфикам?
Вообще всем или "неправильным"? Я со времен ЗИ-1 на ЗФ почти не захожу.
NikitaNeIzFilma, Рада, что нравится!
-
-
10.02.2016 в 02:41-
-
10.02.2016 в 20:19К этому давно шло, к сожалению. Но если их это развлекает - пусть. Главное, чтобы в "Рассвете" хоть что-нибудь объяснили. Хотя бы то, какой у морисков цвет волос
-
-
10.02.2016 в 20:20